Небо нас ненавидит

Ладислав подумал, что сейчас на неё набросятся. И даже положил руку на пояс, чтобы, когда начнётся, тут же выхватить рапиру и встать на защиту несчастной женщины. Его слуги разгадали жест и тоже напряглись.

Но это были лишние предосторожности. Рикто из слуг даже не шевельнулся. Видимо, они настолько привыкли к её горю, что не видели в нём измены.

— Скорее всего, ваш сын в ополчении, — Ладислав с трудом подбирал слова, — В гвардию простому человеку не попасть, престиж слишком велик. Я не был в сражении, но я видел, как расцвела доблесть в ночь мятежа. И гвардейцы, и мятежники сражались, но это был бой благородных. Я буду молить Бога и Богиню, чтобы они сохранили вашего сына, а если это уже невозможно — обеспечили достойное место в будущей жизни тому, кто так и не получил его в этой. Но вохможно, он ещё жив. Не оставляйте надежды!

— Спасибо вам. Если вы узнаете хоть что-нибудь о его судьбе — сообщите мне. Пожалуйста!

— Я едва ли смогу узнать. Я отправляюсь совсем в другую сторону…

— Это может быть случайностью. Вы же знаете, молодой господин, какие случайности бывают.

— Да. Случайности бывают, — Ладислав убрал руку с пояса. Потом, не в силах успокоиться, принялся разглаживать свои волосы. Они были хоть и длинные, но короче, чем у Гервёр и почему-то это раздражала.

Женщина посмотрела на него с суровым видом.

— Я — мать. Мне нужно знать, что делать. Молить о нём богиню и бога, — или сразу оплакивать.

И она пошла прочь.

Конюший вышел вперёд. Всем своим видом он словно извинялся за этот неудобный разговор. Чего там — даже его борода извинялась.

— Мы просим нас простить. Видите, несчастная женщина…

— Вам не за что извиняться. Она в беде. Для чего ещё нужны люди благородного сословия? Мы защищаем тех, кто не может защитить себя сам. Поэтому у нас и замки и оружие.

— Я хотел сказать, — осторожно сказал конюший, — вы можете у нас поселиться. Наш господин, конечно, распорядиться не может, но он обычаям следует. Вы человек благородный, не враг, не мятежник какой-нибудь. Таким в нашем скромном доме всегда рады.

— Благодарю вас. Мы постараемся вас не стеснять. Погостим всего лишь одну ночь. Переночуем и двинемся дальше.

— Живите столько, сколько вам угодно. И я бы советовал дождаться хозяина. Он вернётся с победой, пировать будем. А эта прекрасная дама — ваша супруга? Если так, мы можем вам в одной комнате постелить.

Ладислав уже открыл рот, но не успел ничего сказать.

— Я ему не жена, — произнесла Гервёр, — мы просто путешествуем вместе. Но спать мы будем в одной комнате. И в одной кровати.

— Но… почему? — конюший нахмурился. Такие распоряжения были ему непривычны.

— Ты не спрашивай, — всё тем же тоном изрекла Гервёр, — а исполняй.

Глава 15. Причал священного города

27. Квендульф, невольник

После недели на вёслах жизнь казалась горькой, как морская вода. Небо стало глубоким и бесконечно далёким, на берегах теперь тянулась выжженая степь с редкими. Жаркий, как в бане, воздух драл лёгкие на каждом вдохе.

Сил, чтобы говорить, уже не было. Даже чтобы думать сил не было. В прежние дни Квендульф и не подозревал, как много нужно сил, чтобы думать. Его хватало ровно на одну мысль:

Мы попали в беду. Мы попали в беду, а выхода нет.

Он додумал эту мысль до конца, впился в весло, потянул его на себя. По вискам побежали ручейки пота. Когда солёный поток иссяк, Квендульф разлепил глаза и впервые в жизни увидел Священный Город.

Прямо по курсу была дельта реки, широкая и заболоченная. Там вырос целый лес из высокого серебристого тростника, и болотные куропатки шмыгали среди его стеблей. А дальше, на пригорке, сверкали белоснежные стены, покачивались зелёные кроны финиковых пальм и устремлялась в небо огромная ступенчатая пирамида, обложенная бирюзовыми изразцами.

Пахло тяжёлой болотной водой. Квендульф представил, каково будет грести в этой жиже и ему сразу стало худо.

Но бывший мятежник продолжал грести. Он уже усвоил, что его самочувствие никого не волнует.

Лодка свернула прямо в камыши. Теперь серебряная стена была справа и слева, и звонкие стебли кружили вокруг лодки, словно в галлюциногеном хороводе.

Предчувствие не обмануло Квендульфа — грести стало тяжелей. Они шли теперь против течения, это непросто даже в сонной заболоченной дельте. И сама вода здесь была другая — мутная от ила, почти коричневая.

Между шелестящими стенами тростников шебуршала опасная живность. Иногда он замечал в воде блестящую чёрную змею. Мохнатые чёрные стрекозы, удивительно мерзкие на вид, были повсюду. Квендульфа передёрнуло от одной мысли, что такая может сесть ему на руку.

А внизу, прямо в воде, покачивались огромные цветки тошнотворно-красного цвета. Казалось, что они вырезаны из человеческой плоти — и ещё не успели остыть…

Квендульф тащил весло на себя и готовился увидеть священный город — первый в своей жизни. После такого можно начинать планировать побег — или просто лечь и сдохнуть.

Показался причал. Теперь Квендульф разглядел, что город не так и велик, особенно по сравнению со столицей. Так, шесть или восемь кварталов и городская стена.

Город стоял на холме, по-прежнему опалово-белый и недоступный. Широкая, в две колеи, дорога спускалась к причалу, а рядом, на берегу, столпились домики из обмазанного глиной тростника. В этой импровизированной деревне жили те, кто кормился с причала.

Бросили канат, причалили. Поднялись, и начали выходить. Кормёжки в этот раз не было. Значит, кормить должен новый хозяин, — или кто их ещё ждёт.

Квендульф посмотрел на галеру. Теперь она была похожа на выеденную шкурку и казалось очень тесной..

— А кто обратно её повезёт? — спросил Квендульф.

— Никто. Зачем она нужна? — отозвался Миасфер. Он, конечно, тоже был вымотан. Но путешествие перенёс легче. Неужели оно у него — не первое?

— На ней по морю ходить можно.

— …Если найдёшь кого-то, кто согласится грести.

— А как же офицеры?..

— На попутный корабль сядут… Когда из борделя вылезут.

— Но тут, на галере, лавки останутся, дерево.

— Рабы в наше время дороже, чем дерево.

Квендульф опять вспомнил барку с мертвецами. И в который раз почувствовал тошноту.

Видимо, дело было в мече. Когда под рукой есть оружие, почти всё переносится легче. А сейчас вместо меча были цепи. В цепях даже просто жить тяжело, а тут ещё такое.

Чтобы отвлечься, он снова посмотрел на город. И был первым, кто увидел, что по пирсу кто-то идёт.

Человек был в серой рясе служителя Новых Богов. Похоже, пастор, или даже пастор-монах. Необычным был только его внешний вид — вытянутая голова, похожая на фасолины, смуглое лицо, миндалевидный разрез карих, как речная вода, глаз. Руки были сложены на груди и можно было разглядеть, что пальцы и кисти рук тоже смуглые.