Небо — пусто?

— Тёть Дор, ты что? — подошёл к ней Петько. — Пойдём танцевать, хочешь?

Запрятав в себя поглубже тот вечер, поднялась было, да наткнулась на насмешливый взгляд Виточки. И — осела под ним, не разбирая, какая сила в том взгляде и в самой Виточке, почему эта сила повелевает всеми окружающими.

— Спасибо, Петько, — пролепетала. — Лучше скажи мне, когда ты женишься?

— Э, — засмеялся Петько. — Я в капкан не хочу. Моя жена, может, и не родилась ещё. Я, тёть Дор, не верю этим девицам, гляди, как сломала богатыря! — доверительно прошептал Петько.

— Что же ты ему-то не сказал, глаз не открыл? — подхватилась Дора в надежде, что вдруг возможно ещё спасти её Кроля от Виточки.

— Не сказал? Да я чуть не избил его! Чего только не говорил! Одно твердит: «С картинки…» А теперь и о ребёнке заботится, — Петько горестно вздохнул. — Да он не в себе, заболел, слова отскакивают, как мяч. от стенки. Пропал парень.

— И я думаю, пропал. Что делать, Петько?

Петько пожал плечами.

— Развести при первой возможности. Ребёнка отнять. Хотя у такой отнимешь разве? Тигрица. Ты не кисни, тёть Дор, тебя он любит, может, и ничего… тебя не затронет…

— Так не бывает. Его затронет, меня — затронет.

— Вы что тут скучаете? — подскочила Виточка. — Пойдём, свидетель, потанцуем! — Виточка жрёт глазами Петько. Чуть не на колени прёт к нему, прижалась животом к его ногам.

Петько встал.

— Со мной не побалуешь, — усмехнулся. — Я тебе не Кроль. Мне в нужник надо. А ты дуй до мужа, — похохатывая, Петько двинулся в коридор.

Дора почувствовала — а ведь Петько гаркнуть хотел, да свой порыв обратил в хиханьки-хаханьки. Умный. Не хочет Кроля потерять — ведь коли Виточка восстанет против него, прощай, Петько, лучший друг!

Так и ей надо: вглубь, внутрь загнать свою антипатию к Виточке, открытая война повредит, а не поможет. И Дора улыбнулась:

— Может, покушаешь чего, Виточка?

Ненависть к Виточке родилась из игры и лжи, из раздражения, почему ей приходится прятать свои истинные чувства, из страха потерять Кроля, из радости рабства Кроля, из его сияющих слепых глаз, из его восторженного голоса «Мать, ты только посмотри, как она вилку держит», из Виточкиного музыкального возмущения — «Как я говорила посуду ставить?» и из ежедневных мелких деталей, что иголками впиваются в её, Дорину, плоть, и жгут, и кровоточат. Вся усеяна иглами, они торчат внутрь. Любое движение причиняет боль. Но ненависть свою Дора загнала вглубь. С рождением Кати эта ненависть нырнула ещё глубже, в самый тайник души, туда, где притаилась та ночь — ночь несостоявшегося праздника их с Акишкой любви и несостоявшегося материнства. Ненависть свилась клубком и прижалась к любви, самой большой во всём мире, Часами сидит Дора неподвижно возле коляски приткнувшейся вплотную к клумбе.

Из золотистых веснушек и золотистого пуха волос — смотрят на неё и в небо глаза Кроля.

— Спасибо, — говорит Дора Небу, — что похожа на Кроля.

Лишь тельце — в мать, узенькое, складненько, маленькое, что, может, и хорошо — девочка же!

Чуть в стороне ещё две коляски — по обыкновению подкинули ей малышей. И в песочнице дети играют — Мадленина Даша среди них. Дора следит за ними, но теперь её чувства ко всем остальным, детям совсем не те, что испытывала она когда-то, когда Кати не было. И нос им вытрет, и руку с песком отведёт, чтобы не бросила та рука песок в чужие глаза, но что-то тугое и нетающее возникло между нею и другими детьми: они — чужие, а Катя — плоть от плоти.

— Спасибо, — бормочет Дора, когда Катя улыбается ей, или хватает и тянет её волосы, или бьёт по погремушке, висящей над коляской.

«Спасибо» — теперь главное слово в Дориной жизни.

Стёп лежит под коляской, сложив свои уши шалашиком, и сторожким взглядом поводит вокруг. Стоит кому-то хоть на шаг приблизиться, он начинает рычать.

Никто не учил, а вот, поди ж ты, не лает, понимает — разбудить может. Никто не учил, а понимает: это их с Дорой собственное, не коснись… Рычит. И тот, кто рвётся к Доре, нетерпеливо говорит: «Подойди ж ты, наконец. Ещё укусит. Кто подумал бы, что таким львом вырастет?»

Дора подходит, разговаривает, разрываясь от гордости, — смотри-ка, все видят, внучка у неё есть, и её пёс защищает её внучку от всего мира.

Катя росла быстро. Вот стала ползать по песку. Теперь и вовсе трудно пришлось другим детям и родителям. Дора вынуждена была посадить Стёпа на цепь.

Он обиделся. Выл, бесновался, когда кто-то из взрослых подходил к песочнице и склонялся, как ему казалось, над Катей. Он хотел служить службу — оберегать Катю от всего мира.

А однажды, когда мальчик, ровесник Кати, ударил её игрушкой по голове, Стёп сорвался с цепи. Ещё мгновение, и он впился бы в ребёнка. К счастью, Дора успела схватить его за ошейник. «Смотри, дома будешь сидеть», — выговорила она ему.

Чем старше становилась Катя, тем больше млела Дора. В состояние необыкновенное погружалась в те минуты, когда Катя обхватывала её за шею или целовала. Даже Соне Ипатьевне не сумела бы высказать словами истому, сладость, благоговение.

Естественно, Виточка спешила разрушить эти сладкие мгновения её жизни.

— Посадите ребёнка на место, — говорила она своим переливающимся жёсткой музыкой голоском.

— Чего вы всё тискаете Катю?

— Кто разрешает вам целовать её?

А ну, ведите её домой. Хватит ей гулять.

На робкие Дорины возражения — «Солнце же самое тепло…» Виточка отвечала:

— Обойдётся и без солнца.

В эти моменты клубок, в который свёртывается ненависть к Виточке, начинает пухнуть, и возникает дрожь, перебрасывающая ненависть во вселенную.

Но Дора не поддаётся. Спешит справиться с ненавистью, загоняет внутрь. И в другой раз, если Виточка поблизости, разыгрывает равнодушие к Кате, лишь бы девочку не увели, не отобрали. Она и без объятий, и без поцелуев обойдётся, главное — ребёнок туг, рядом, — смеётся, смотрит на неё из веснушек и золотистых кудряшек.

6

И, может быть, так и тянулось бы много лет, если бы Виточке не пришла в голову идея отобрать у неё квартиру.

— Почему у вас две комнаты, а у нас — одна-единственная, да ещё и в общей квартире? — спросила как-то Виточка, когда Дора гладила пелёнки у неё в доме. — Нас — трое. Разве не честнее было бы обменяться с нами?

В первый раз за все годы Кроль охнул в несогласии.

— Ты что, Виточка? Для матери квартира — всё. И у неё вон сколько животных! — поспешил он остановить разговор.

Виточка фыркнула:

— Ты совсем сбрендил. Сравнил животных и людей!

Отдать свою квартиру? Ту, что подарил ей Егор Куприянович?!

Нет, по-другому: отдать квартиру этой — «с картинки»? Чтобы в ней она ела Кроля?

Кролю отдать можно всё. Но отдать Кролю не получится… Получится — отдать Виточке, ибо она, когда разойдётся с Кролем (весьма вероятно, при первой же возможности это случится), обязательно, как пить дать, вышибет из него эту квартиру. И в придачу — машину, и тряпки, самые какие есть дорогие, да алименты. С ребёнком же видеться запретит, это уж точно. А Кроль притащится жить к ней, к Доре, — в общую квартиру.