Небо — пусто?

— Пришли, наконец-то, — Соня Ипатьевна ввела её в заполненное людьми фойе клуба. — Постой здесь, я сейчас, — сказала. А ещё через некоторое время они сидели в проходе между рядами небольшого, но до предела заполненного зала на принесённых для них специально стульях.

Фильм начался. И с первых кадров Дора утеряла и Акишку, и себя саму.

С исчезновением Кати и с «Покаяния» началась последняя глава её жизни. И тишина после фильма в зале на тысячу человек свидетельствовала о грани, разрубившей жизнь прошлую и жизнь грядущую. В тишине поняла: ей рассказали об Акишкиной судьбе. Особый Акишка в самом деле родился в особой стране. Эта особая страна — ненасытная утроба, вампир — пожирала особые жизни своих детей, одну за другой. Изощрялась в жестокости.

Теперь она знает — он погиб в обезличке жестокости, как все особые мальчики погибли в этой особой стране. Убит ли он на войне фашистами-немцами в лицо или фашистами-русскими — в спину, попал ли он в лагерь и там замучен, неизвестно, известен виноватый в его гибели и, быть может, в муках — советская власть, допустившая и войну, и лагерь, и пытки, и обезличку, и унижение. А Сквора, не способный из-за сломанного крыла летать, в бою ли, на дороге ли, выброшенный из-за пазухи Акишки чужой волей, погиб той смертью, которой должен был погибнуть в своей ранней юности, — от голода и от одиночества.

Мучают и её, убивают и её — в тишине.

Вот в какой особой стране они с Акишкой родились!

Они шли с Соней по улице. Они пришли домой. Поставили чай. И даже уселись пить его.

Хлеб, масло, сыр…

Был ли сыт Акишка — в своей короткой жизни? Тишина. Ходит вокруг Стёпка, трутся об их с Соней ноги кошки. А они молчат.

И, когда после работы пришла к ним Наташа, они молчали, не зная, как рассказать Наташе тот фильм.

— Пойди посмотри, — сказала Соня Ипатьевна. — Попей чай и иди, я проведу тебя. Тебе поставят стул. А потом мы тебя встретим у клуба.

2

С «Покаяния» Абуладзе началась перестройка. Съезд — по телевизору, для всего народа! Сахарова — из ссылки вернули. Войну в Афганистане прекратили. Зошка, окончивший в университете физфак и получавший в своей лаборатории копейки, тут же создал кооператив — чинит компьютеры, составляет программы. Рудька написал ей из Тбилиси, что собирается налаживать экономику и что теперь дело пойдёт, потому что разрешили частные предприятия. Мадлена с Сидором Сидоровичем открыли свою фотографию. У Кроля дела пошли хорошо — организовал в своём районе собственную мастерскую, научился чинить иномарки, которых развелось в Москве бесчисленно. Приезжает, рассказывает о своём дне — с шести утра до одиннадцати вечера работает. Но и зарабатывает хорошо. Демократия в её — особой — стране!

Шкурой своей всю жизнь ощущая политику, она и представления не имела, как та самая политика делается. Была уверена, вершат её люди особые, на людей не похожие. И — увидела их — в президиуме. Целыми днями — говорят, говорят.

— Слушай их! — восторженный голос Сони Ипатьевны. Правду говорят! Поистине проснулась Россия!

И Дора слушает, пытаясь победить возящегося в ней червяка, — уж больно сидящие в президиуме лоснятся сытостью, уж больно модные у них костюмы и галстуки!

Соню не узнать. Распрямилась, развернула плечи — обнаружилась девичья грудь, девичья талия, и плечи девичьи — уголками. И глаза — в искрах, молодые. Величественная получилась красавица из старухи. С серебристыми пышными модными волосами (а девчонки седину себе делают специально).

— Сдвинулась Россия! К нам с тобой повернулась лицом.

Во дворе теперь Дора пытается управиться с пяти утра до девяти, и с начала заседания — у телевизора. Голова к голове сидят они. Забывая дышать, слушают Сахарова, Собчака, Травкина, Афанасьева…

Спешат в ЖЭК — приватизировать свои квартиру, по распоряжению самого — Горбачева! И снова — к телевизору. Политика — для них. Им дарит праздник. Им дарит квартиры — в вечное пользование — за копейки, никто никогда теперь не сможет отнять. Политика стала живой жизнью. Каждая речь комментируется Соней Ипатьевной.

— Этот врёт, — говорит она. — Всё врёт. Он знает правду, а нам врёт, потому что хочет выслужиться перед Горбачёвым.

— Почему Горбачёв кричит на Сахарова и гонит его? — спрашивает Наташа.

— Потому что Сахаров хочет участвовать во всём, чем раздражает его. Горбачёв считает, Сахаров вовсе не во всём разбирается хорошо, — говорит Соня Ипатьевна.

— Раздражает, да, конечно, но, думаю, Сахаров ему разрушает игру, — говорит Наташа. — Смотри, какая лиса этот Горбачев. Не верю ему. Не нравится он мне. Болтун.

— Ты что? — вскидывается Соня Ипатьевна. — Он начал перестройку. Он разрешил гласность. Он — за демократизацию. Он приватизировал наши квартиры.

— Не знаю, — раздумчиво говорит Наташа. — Много болтает. А на Сахарова кричит. Почему?

И за ней следом Дора, засыпая, повторяет: «А на Сахарова кричит. Почему?»

Эйфория кончилась с денежной реформой. Горбачёв устроил обмен денег.

Дора встала в очередь к сберкассе вместе с Соней Ипатьевной.

У неё самой деньги не водились. Зарплата — мизерная, на неделю едва растянешь. Пенсия тоже мизерная. Кролева сотня, которую он продолжал привозить раз в месяц, разбегалась мгновенно. Дора подрабатывала, но теперь подработка тоже давала почему-то совсем немного.

А у Сони Ипатьевны в комоде набралась солидная сумма — из её персональной пенсии.

Они вместе с другими пенсионерами их района стоят в холодном, хмуром ноябре вот уже несколько часов.

В ушах продолжает звучать их вчерашний спор за чаем.

— Нельзя хранить деньги дома, — резко говорит Наташа Соне Ипатьевне. — Мало ли какая случайность… пожар, например.

— Если я умру, Наташа, где Дора возьмёт деньги похоронить меня? — возражает ей Соня Ипатьевна. — Ведь по завещанию она получит только через полгода.

— Смотри-ка, всё предусмотрела! — удивилась Дора. — А что мне делать, если у меня ни на книжке, ни в комоде?

— Тебя Кроль, думаю, похоронит, — вздохнула Наташа. — Да мы с Соней. Я, девочки, не согласна. Сберкасса есть сберкасса, в ней счёт потихоньку растёт, да и с деньгами ничего не может случиться. А потом никто ещё не остался навеки валяться на улице или в своей кровати. Я же хочу скопить денег для внучки да на старость. Сегодня на ногах, завтра свалюсь. Во всём отказываю себе. Всю жизнь работаю на двух работах. Да ещё по субботам и воскресеньям делаю людям ремонт… Я дрожу за свои деньги. И хочу быть уверена, что они не пропадут.

— Тебе хорошо, у тебя сын есть, — возразила Соня Ипатьевна.

— Где он, тот сын? Деньгу зашибает. В день рождения, да и то не в каждый, позвонит. То ли прилетят похоронить, то ли не прилетит.

Перед ними — отёчная крупная старуха. Тумбы-ноги в разношенных башмаках, очень похожих на тапочки, и — шляпка, модная в сороковые годы.

Ни на кого не смотрит. Видно, стоять ей тяжело и — холодно.

Если и Доре, здоровой и сильной, невмоготу, то; каково же на таких-то ногах?…