Нечто из Рютте

– Вот ваша лютня, господин певец.

– Вообще-то это виуэлла, – сказал ла Реньи, – но спасибо, друг.

И в это мгновение из двери, ведущей, видимо, на кухню, вышли два человека в плащах и капюшонах. Волков сразу понял, кто это. Эти двое прошли и сели за свободный стол. Их будто все и ждали. Толстые бабы тут же стали ставить на стол стаканы, графин с вином, блюда с резаными фруктами и сырами. Ла Реньи заскочил на невысокий помост, скинул плащ, поклонился всем посетителям трактира, а потом отдельно тем людям, что только что пришли. Им он кланялся намного ниже, чем остальным, после уселся на табурет, провел рукой по струнам.

– С чего же мне начать, добрые люди? С песен или баллад?

Все стали выкрикивать пожелания, но он их не слушал и смотрел только на пару в плащах и капюшонах, что сидели ближе всего к нему. Его интересовало только то, что говорили они. Услышав, он улыбнулся еще раз, поклонился и объявил:

– Баллада о прекрасной любви славного рыцаря Рудольфуса.

Народ пошумел еще чуть-чуть и затих в ожидании, а ла Реньи запел чистым, красивым голосом, во время исполнения его акцент почти не был заметен.

Все, абсолютно все не нравилось солдату в этом человеке. Он всегда с презрением относился к менестрелям, арлекинам, жонглерам, балаганщикам и всему подобному сброду, а этому, белозубому, он и вовсе готов был выбить его белые зубы. А еще ему было жарко в капюшоне, и баллада ему казалась заунывной, а рыцарь Рудольфус – глупым, зато все остальные слушали артиста почти не дыша, хотя баллада была долгой. Немолодая трактирная девка, сидевшая с каким-то человеком в обнимку за соседним столом, роняла крупные слезы, жалея несчастного рыцаря Рудольфуса, погибшего в неравном бою за честь своей дамы.

Когда певец закончил, все вскочили с мест, даже сидевший с Волковым каменщик поднялся и начал хлопать своими огромными ладонями. Все кричали и славили певца, и один из тех двоих в плаще и капюшоне, который был пониже, тоже вскочил и хлопал.

Тут же толстые тетки понесли пиво, прекрасно продающееся под баллады. Солдат взял себе одну грязную кружку, хотел расплатиться, но толстуха не взяла с него денег:

– С вас велено не брать.

В плаще и капюшоне стало настолько жарко, что даже дрянное пиво показалось ему наслаждением, а ла Реньи запел легкую, веселую песенку про красивую распутную пастушку, что за пару пфеннигов готова подарить свою любовь и монаху, и солдату, и графу, и все готовы ее купить. Народ стал подпевать припев, в такт стуча по столам тяжелыми пивными кружками – песенка явно всем нравилась, а толстухи носили и носили пиво, не останавливаясь.

«Сколько ж люди выпили пива? Сотню кружек? Нет, она за раз берет дюжину, и вторая баба тоже, – думал солдат. – Наверняка дело уже ко второй сотне идет, а жареная колбаса, кровяная, ливерная, с капустой, соленые кренделя, и прочее, прочее, прочее. Все просто разлетается. Бабы не успевают разносить. И впрямь у жида есть горшок с золотом в подполе».

А ла Реньи пел новую, грустную балладу. Солдат был небольшим любителем всяких песен, но, честно говоря, песни этого певца его не злили, а вот то, что кое-кому в зале эти песенки нравились, вызывало в нем холодное осуждение. Пусть весь этот сброд в кабаке орет и стучит кружками и подпевает похабные припевы, но лицо благородного происхождения уж точно не должно вскакивать и хлопать в ладоши всякому балаганному шуту столь несдержанно. Да и в том, что этот ла Реньи миннезингер, Волков сильно сомневался. Бродяга, кабацкий певец и не более.

Наконец ла Реньи встал и сказал:

– Все, господа, это моя последняя песня на сегодня. – Народ разочарованно загудел. – Прошу публику простить меня, но у меня уже устало горло.

Люди не унимались, а человек в плаще и капюшоне снова встал и молитвенно сложил руки, как бы обращаясь к певцу. Ла Реньи увидев это, снова поклонился и произнес:

– По просьбе одного ангела в человеческом обличье я спою еще одну, последнюю песню.

Солдат не стал слушать, он поднялся и стал протискиваться среди людей к выходу. Его раздражало, что дочь барона клянчит песенки у этого бродячего ничтожества. Ему очень захотелось поговорить с ней и обязательно сказать, что ей не подобает таскаться ночами по кабакам и подпрыгивать перед всяким сбродом.

Солдат вышел на улицу, там шел дождь и было свежо. Он с удовольствием вздохнул и стал готовиться к разговору с госпожой Хедвигой. И тут он вспомнил, что та вошла не через общий вход, а значит, могла и уйти другим путем. Волков тут же поймал старика с фонарем, который ходил мимо телег.

– Старик, а тут есть еще вход?

– Как не быть? Тут два, – отвечал старик. – Вон тот, что на кухню ведет, и вот этот. – Он указал на выход из трактира. – А еще с той стороны дома есть дверь. Она к конюшне ведет.

Было темно. Волков медленно обходил дом, стараясь не попадать в лужи. Найдя дверь, из-под которой пробивалась тонкая полоса света, стал ждать, прислонился к стене, чтобы не мокнуть под струйками воды, что текла с крыши. Ждал он недолго, вскоре за дверью послышались голоса. Вернее, голос. Это был звонкий женский голос, что-то щебетавший.

Солдат уже готовился застать эту глупую женщину врасплох своим вопросом, как только та откроет дверь. Потом послышался смех, дверь неожиданно распахнулась, и… Неимоверно сильная рука схватила Волкова за горло. Он попытался разжать пальцы, но они были словно из стали, держали намертво. Не так, чтобы задушить, но чтобы он не шевелился. Необыкновенная мощь припечатала его к стене, стальные пластины бригантины впились в грудь, а его ноги почти не касались земли. Послышался испуганный женский голос:

– Господи, кто там? Я ничего не вижу! Что у вас там происходит?

Обладатель стальной руки ей не ответил, продолжая прижимать солдата к стене, а Волков понял, что правой рукой из-под плаща меч ему не достать, и потянулся к сапогу, в котором был стилет, вытащил его, но воспользоваться не успел. Стальная рука оторвала его от стены и…

Он получил страшный удар в грудь. Стилет улетел в темноту, а сам солдат сполз по стене и очутился в луже.

– Господи, да что там у вас происходит? – снова прозвучал женский голос. – Что случилось?

Другой женский голос ей что-то ответил, невнятно и тихо, а потом так же тихо вмешался мужской шепот. В дожде из этого шепота Волков бы не разобрал ни слова, да и не смог бы. Он был почти без сознания, несмотря на то, что струйки воды с крыши лились ему прямо на лицо, и сосредоточился на попытках вдохнуть, просто набрать в легкие воздуха и не захлебнуться кровью, которая шла из горла. Наконец это получилось, но оказалось очень больно. Чуть отдышавшись, Волков перевернулся со спины на живот и сплюнул кровь. Затем, опираясь на стену, встал на одно колено, после чего, снова сплюнув, поднялся на ноги. Вдохнул, сплюнул еще раз и, держась за стену, попытался идти. Ёган, увидев его, перепугался.

– Господь всемогущий, да что с вами? – Он кинулся к солдату, подхватил его.

Тот хотел было что-то сказать, но только прохрипел в ответ:

– Давайте, давайте к коню. – Ёган помог ему идти и усадил в седло.

В трактире было шумно и душно, и народ выходил на улицу подышать, а Ёган буквально вез Волкова в замок. Тот едва дышал, иногда выплевывая на шею коню, на себя и на седло сгустки крови. Ехали до замка долго, а там стражники подхватили солдата и помогли Ёгану занести его в башню. Волков не помнил, как Ёган стаскивал с него сапоги и снимал бригантину. Он провалился в темноту не то сна, не то бесчувствия.