Нечто из Рютте

– Так я не в Рютте шел, я шел в Байренгоф.

– И не дошел?

– Почти дошел, так меня по дороге мужик обогнал на телеге. С бабой он был, муку вез. И тут вышли добрые люди при броне и оружии из леса. Мужика побили до беспамятства и бросили, а бабу, коня и телегу с хлебом забрали. То, видно, дезертиры были. А я решил судьбу не пытать и вернулся, пару дней у монастыря пожил, а потом в Рютте пошел. Думал, работу тут какую сыскать, три недели жил, нет, почти четыре, в трактире, поиздержался. Одиннадцать крейцеров трактирщику задолжал. А этот безбожник велел своим холопам меня обыскивать. Ну я им и дал пару раз, а они за стражниками побежали.

– Складно у тебя все получается, – произнес Волков. – Вот только как мне тебя проверить? Гонца, что ли, в Райсбург послать? Или, может, дезертиров опросить? Если удастся их поймать, конечно.

Мужик вздохнул, чувствовал, что дело его – дрянь, смотрел в землю.

– Ну, допустим, ты не врешь, – продолжал Волков. – А почему ты из богатого Райсбурга в Байренгоф собрался?

– Так наш старый судья помер, и бургомистр – крыса, городской совет подкупил, чтобы своего племянника на пост городского судьи пропихнуть. А тот приехал к нам в город со своими людьми, даже палачей своих привез. Нас всех на улицу пнули. Вот я к своему кузену в Байренгоф и подался. Может, там сгожусь.

– А звать-то тебя как?

– Ламме, господин.

– А имя?

– Вроде как Фрицем, маманя так звала в детстве.

– Вроде? Не помнишь, что ли?

– Так меня с детства Сычом звали, Фридрихом только поп да маманя.

– Почему Сычом?

– А слух у меня добрый, господин, и ночью я зорок.

– Ночью, говоришь, зорок? – спрашивал солдат, внимательно глядя на мужика.

– Зорок, господин.

– И говоришь, что ты из судейских?

– При палаче состоял. И секретаря суда пожелания выполнял.

– А что делал?

– А все, что нужно. Присмотреть за кем, найти кого, с кем потолковать, а кого и приволочь куда надо.

Мужичок Фриц Ламме по прозвищу Сыч был весьма крепок и коренаст. И глядя на его арсенал, Волков не сомневался, что и найти, и приволочь, и «потолковать» он может. За ним не станется.

– Раз ты из судейских, так, может, и грамоте обучен? – спросил солдат.

– Грамотный я, – не без гордости ответил Сыч, – все читаю, а ежели нужда будет, то и написать смогу.

– Развяжите его, – приказал Волков стражникам, – и оставьте нас.

Стражники сняли с Сыча веревки и отошли подальше.

– Прочти, Фриц Ламме. – Солдат достал из кошеля письмо ламбрийцев, дал его мужику.

Тот взял, стал читать, морщился, старался. Потом виновато поглядел на Волкова и произнес:

– Не могу, господин, буквы вроде наши, а слов не разумею.

Солдат спрятал письмо в кошель, посмотрел на Сыча пристально и спросил:

– Ладно, кистень, нож – понятно, а веревка тебе зачем, душить, что ли?

– Зачем же, для душегубства и нож, и кистень удобней и быстрее, а веревка – она для тонкой работы. Вот прыгнешь кому на хребет да локотки ею стянешь, чтобы ручкам не сучил без надобности, и волоки его, родимого, куда надо. Веревка вещь очень полезная в моем ремесле.

Ламме замолчал, ожидая решения солдата. А тот не торопился, сидел и молчал, и от этого молчания у мужичка тряслись руки. Наконец Волков полез в кошель, достал монету в полталера и большим пальцем, с кулака, запустил ее в Сыча. Тот ловко поймал ее и стал ждать, что будет дальше. А дальше Волков заговорил:

– Заплатишь долг трактирщику, сядешь в трактире и будешь сидеть тихо. Пиво пить да слушать. Да смотреть по сторонам.

– Что нужно, экселенц? Только скажите.

– Экселенц! Знаешь, что это слово значит?

– Нет, но так мы все звали нашего судью. А за кем нужно присматривать в трактире?

– За трактирщиком. Погляди, кто к нему ходит, о чем говорят, послушай, если получится. Узнай, кому пишет он. И с кем письма отправляет.

– Мало кто к нему ходит, только управляющий здешний.

– Управляющий? Соллон?

– Да, жирный такой, вроде Соллоном кличут. В прошлый раз сидели бумаги смотрели.

– А что за бумаги, видел?

– Счета да расписки, сидели, давеча считали что-то.

– А кто еще к нему ходит?

– Вроде никто. Мужики товар ему возят, и все вроде. А что мы ищем, экселенц?

– За трактирщиком следи. И за певчишкой одним. Он мне нужен.

– Ла Реньи? – догадался Сыч.

– Да, знаешь что о нем?

– Ничего, экселенц. К ночи приходит, поет, деньгу берет да уходит. Утра не ждет, в ночь уходит, не боится.

– Это все, что ты о нем знаешь?

Фриц Ламме помолчал, потер левый глаз, сплюнул кровь и сказал:

– Еще с бабенкой одной, благородной, лясы в темноте точит. Иногда долго стоят.

– Сам видел? Просто стоят?

– Не приглядывался я, нужды не было.

– Значит, только лясы точат? – спросил Волков, потихоньку приходя в ярость, но стараясь это не показывать.

– Может, малость и обжимаются, я особо не приглядывался. Врать не буду.

– И какой же он, ла Реньи, по-твоему?

– На вид крепкий. Говорю же, не боится по ночам ходить. Никогда вроде ночевать не оставался. Как конем ночью управляет, не ведаю. Еду никогда не брал, сыром малость балуется да вино пьет. Рубаха всегда чистая, а слуг я при нем не видал. Вроде все…

– Понятно, – Волков встал, – ты про бабенку-то язык не распускай, понял?

– Понятное дело, я ж только вам.

– Он мне нужен, сиди, жди его.

– Буду ждать, а он вам какой нужен, живой или?.. – Сыч провел рукой по горлу.

– А ты можешь и «или»?

– А как изволите, экселенц.

– Живой, – чуть подумав, сказал солдат. – Пока живой. В общем, я должен знать заранее, когда он будет, а там решу уже.

– Сделаю все, что смогу, экселенц.

– Ладно, иди.

Ламме поклонился.

– Кстати, – остановил его солдат, – а что ты скажешь трактирщику? Почему я тебя отпустил?

– Так я дал вам полталера, экселенц, из тех денег, что прятал на черный день, и еще полталера у меня осталось, чтобы рассчитаться с долгами.

Солдат кивнул, Сыч еще раз поклонился и пошел.