Неисправимые
Шрифт:
Вечером Николай распахнул дверь в детскую комнату. Шапка сдвинута на затылок, ворот рубахи расстегнут, пальто нараспашку. Вошел, остановился против моего стола, вызывающе сказал:
— Напрасно вы это. Что знали, все сказали, нового не придумаете, только время зря будете тратить.
Я почувствовала запах водки.
— Как ты смел явиться ко мне пьяным?
— Я не пьяный. Сто грамм… Меня пьяным напоить — разоришься. А какие мои доходы, чтобы пить? Никаких доходов нету! Ребята угостили — вот и выпил.
— Какие ребята?
— Ну зачем вам знать? Знакомые ребята.
Пьяный, неряшливый
— Чем гордишься? Что ты распоясался? Безмозглый, пьяный мальчишка! Я тебя к настоящей жизни тяну, на большую дорогу стараюсь вывести, а ты хочешь на задворках юность провести? Вместо того, чтобы устать во весь рост, на брюхе ползаешь перед бандитами за рюмку водки? Эх, ты! Я к тебе всем сердцем, а ты ко мне задом норовишь повернуть. Дерзости говоришь? Говори, еще говори, я послушаю, только не раскайся потом. «Нового не придумаете!» Петька Зубарев новое придумал для тебя? Ему веришь? Ну, что ж! Ступай к нему. Пей с ним. Воруй. В тюрьму с ним иди — по нему давно тюрьма плачет и по тебе, видно, тоже. Иди!
Я повернула Рагозина к двери и слегка подтолкнула.
Он сделал шаг, потом обернулся, взглянул с откровенной, угрюмой злостью и выкрикнул:
— И пойду, и сяду! Вас не касается! Никого не касается! Сам за себя отвечаю…
Он выскочил, хлопнув дверью. Тут только я вспомнила, что так и не спросила, почему он бросил школу. Глупо. Как ровня поссорилась с мальчишкой. Нервы начинают сдавать. Но все-таки, если есть на плечах голова, подумает над моими словами. А нет, так ему ничего не вдолбишь.
Не надо было мне терять его из виду. Да ведь, думаешь, — учителя, классный руководитель… У меня же не один он… Впрочем, бесполезно оправдываться. Упустила парня. Он за ум взялся, мне бы его поддержать, а я упустила. Да и школа тоже — хоть бы позвонили, сказали, что бросил учиться.
Я схватила телефонную трубку и вызвала школу. Подошел завуч.
— Рагозин? Да, не учится, больше месяца, по-моему. Он же переросток, ему трудно с малышами. Учился плохо, пропускал уроки. Я с ним беседовал, мне кажется, — у него какая-то душевная неурядица.
— Какая-то? — ехидно переспросила я. — А если вам кажется, так почему же вы не попытались узнать, что за неурядица?
— Вы на меня не кричите, я вам не подчиненный.
Этим замечанием он только больше взвинтил меня.
— К черту нежности! Речь идет о судьбе человека, а не о том, кто кому подчиняется. Вы вышвырнули парня из школы…
— Никто его не вышвырнул, Вера Андреевна, — тихо возразил завуч. — Он сам ушел… — И добавил с неожиданной горечью: — Отсеялся…
Он еще подождал, не скажу ли я чего-нибудь. И я держала трубку, ждала. Но никто ничего не сказал, ни он, ни я. Мы оба молча признали свое поражение.
24
Коля ушел от меня, и я не знала, как снова найти к нему путь. Несколько раз я пыталась беседовать с ним, но он забрался в скорлупу, через которую не в силах были пробиться мои слова. Марию Михайловну он тоже не слушал. Володю терпеть не мог. Матери грубил. Я боялась, что он снова ввяжется в какую-нибудь скверную историю, и просила бригадмильцев по возможности следить
за ним.Так и случилось. Петька Зубарев мог торжествовать победу надо мной. Николай пошел с ним на преступление. И Борис тоже. Если бы не бригадмильцы, Николай не поступал бы теперь на курсы шоферов, а отбывал бы срок в заключении.
…В этот вечер бригадмильцы решили провести ночной рейд по вокзалу и пригородным поездам. Я сходила домой, а часов в десять снова вернулась, чтобы узнать, как прошел рейд. Немного погодя послышался топот многих ног, и в мой кабинет под конвоем Володи Панова, еще двух бригадмильцев и милиционера вошли Рагозин, Борис Таранин и какой-то хорошо одетый человек с чемоданом в руке. Приглядевшись, я узнала владельца чемодана. Это был не кто иной, как Петька Зубарев.
Володя хотел объяснить, что случилось, но едва он заговорил, как Зубарев перебил его.
— Безобразие! — в повышенном тоне обратился он ко мне. — Я вам кто? Вы со своими сопляками возитесь, а меня почему задержали?
— Сейчас разберемся, — пообещала я.
— Они хотели сесть в вагон товарного поезда, — сказал Володя. — Были еще двое, но те убежали.
— Куда вы ехали, гражданин Зубарев? — спросила я.
— Ехали, куда надо.
— Почему в товарном поезде?
— У меня денег нет, чтобы на скорых разъезжать.
— Рагозин и Таранин ехали с вами?
— По пути.
— Куда ты ехал, Коля?
Рагозин молчал.
— Я к тетке ехал погостить, — сказал Зубарев.
— Где живет ваша тетка? Как ее фамилия?
Зубарев вскочил.
— На что вам моя тетка? Что вы, понимаете, привязались к честному человеку? Думаете, если милиция, так управы на вас нет? Найдем управу, вы за свои издевательства ответите!
Он схватил чемодан, точно считал, что этот горячий монолог — достаточное основание, чтобы его больше не задерживали. У чемодана был плохой замок. Зубарев не учел этого, рванул чемодан слишком резко. Крышка отвалилась, и какие-то металлические предметы со звоном высыпались на пол. Зубарев нагнулся и проворно стал исправлять оплошность, стараясь спиною загородить от меня то, что собирал с пола. Но я все-таки успела заметить кривой ломик — «фомку», связку ключей и свернутый мешок.
Я позвонила начальнику милиции.
25
Зубарева увели. Вместе с комсомольцами я занялась Борисом и Николаем. Они то отмалчивались, то лгали. Вызвали родителей. Снова слезы Рагозиной, грубость папаши Таранина, мои упреки и уговоры, в которые я больше не верила. Тут же другая группа комсомольского патруля привела двух задержанных в пригородном поезде мальчишек-безбилетников, которые направлялись неизвестно куда. Пришлось разбираться еще с ними.
Когда все, наконец, разошлись, я почувствовала такую смертельную усталость, что не было сил подняться со стула. Володя задержался дальше всех.
— Вера Андреевна, вас проводить?
— Нет. Я, пожалуй, останусь здесь.
Он ушел. Я готова была заснуть за столом. С трудом встала, сняла с вешалки пальто, выключила свет, легла на диван. И, едва успела закрыть глаза, вместе с диваном полетела куда-то в темную бездну. Открою глаза — перестану проваливаться, закрою — опять стремительно падаю вниз.