Неисправимые

— Знаете что, вы лучше воспитывайте эту… этих, детишек своих, а я в нравоучениях не нуждаюсь, — краснея до самой лысины, говорит Горбов.

— Нет нуждаетесь! Не хотите слушать меня, так будете слушать коммунистов на партсобрании. Я пойду в завком, в партком, в райком партии…

Горбов вскакивает, перегнувшись через стол, кричит мне в лицо:

— Что вам надо? Что вы от меня хотите?

— Мне надо… Надо, чтобы вы приняли на работу одного парнишку.

— Что он умеет делать?

— Пока ничего не умеет. Его надо учить.

— Я так и знал, — трагически восклицает Горбов, опускаясь на стул.

— Это глупо, — медленно говорю я, — глупо думать, будто за воспитание отвечает школа и детская комната милиции. Каждый человек отвечает, на любом посту. Это такая же обязанность каждого человека, как трудиться и защищать Отечество… В будущем, наверное, будет в Конституции такая статья.

— Я вижу, вы все-таки хотите прочесть мне популярную лекцию о моих обязанностях.

— Вы в ней нуждаетесь!

— Могу принять вашего парнишку только в строительную бригаду.

— Он мечтает стать шофером… Если бы учеником шофера… Или хотя бы учеником слесаря в гараж.

— Не нужны. Есть курсы шоферов. Пусть учится без отрыва от производства. Сколько ему лет?

— Шестнадцать.

— Ну, вот… Сокращенный рабочий день. «Штатные единицы». Да, мне нужны штатные единицы, соответствующие тому месту, которое они занимают, а не мальчишки. Пусть завтра приходит с паспортом. А на шоферов принимают с восемнадцати.

— У него нет паспорта. Ему исполнится шестнадцать через три месяца.

— Так что же вы мне тут голову морочите?! Пусть приходит через три месяца.

— Его нельзя оставлять на улице, поймите! Его немедленно нужно в коллектив, к рабочим людям. Без коллектива мне не удержать его.

— Ничего не могу сделать. Несовершеннолетнего не приму.

От Горбова я пошла к директору завода. Директор слушал меня любезно и внимательно, но принять на работу Рагозина отказался.

— Три месяца — невелик срок. Не понимаю, чего вы беспокоитесь?

Директор нетерпеливо постукивает пальцами по стеклу. Его ждут другие дела. Каждый выполняет свой долг. Директор борется за план, Горбов — обеспечивает завод наилучшими кадрами. Все так. Но если на ваших глазах тонет человек, неужели вы не кинетесь ему на помощь? А тут то же самое. Парнишка тонет. Нравственно тонет.

Мои рассуждения не убеждают директора. Возвращаюсь с завода ни с чем.

«Несовершеннолетние должны учиться, а не работать». Это директор мне объяснил. Верно. Разумно. Но что делать с такими, как Николай? Если не получилось у парня со школой? Бесполезно пытаться вернуть его в школу, шестнадцатилетнего — в пятый класс. И Борис Таранин не учится. Пускай таких ребят немного, но они есть. Можно ли закрывать глаза на это?

Скверно, что не удалось устроить Колю. Три месяца — небольшой срок, когда все идет нормально. А с такими, как Рагозин, каждый час может случиться беда. Правда, он теперь стал взрослее, разумнее. Постараюсь убедить его, чтобы покончил знакомство с Зубаревым. Немедленно и навсегда. Наверное, он уже ждет меня. Вот сейчас и поговорим.

Но Рагозина в детской комнате нет.

— Варвара Ивановна, Коля не приходил? — спрашиваю я уборщицу.

— Не было. Полковник звонил, велел вам зайти.

27

Полковник широкими шагами ходил по кабинету и неторопливо рассказывал:

— Зубарев с ребятами собирался ограбить магазин. Есть тут на одной станции. Сначала не сознавался, но улики выдали. В чемодане — мешки, фомки, напильники, связки ключей, бутылка с кислотой. Но главное не в этом. Тут мы просто предотвратили преступление. А случайно открылось другое.

Полковник сел, закурил.

— И ребята замешаны в том, другом?

— Нет. То он совершил со взрослыми. В Арсентьеве ограбили магазин. Сторожа связали. Пальто взяли, костюмы, часы. Дело было год назад, но до сих пор не удавалось раскрыть. Грабители потеряли на месте преступления ключ от заводской рабочей тумбочки. Попытались искать по этому следу, но таких ключей слишком много. А вчера Зубарев наклонился закрыть чемодан и выронил ключ. Такой же, но самодельный. Сознался.

— А сообщники?

— Назвал и сообщников. Те попались раньше, на другом деле. Ну, как? Расстроилась? Или рада?

— И то, и другое, — ответила я. — Обидно за человека. Парень молодой, мог бы работать, жить честно.

— Мог, да не захотел.

— Да. И ребятам не давал покою. Уверена, если бы не он, Борис и Коля давно бы выправились.

— Ну вот…

— Я много думала об этом, Василий Петрович. Почему подростки идут на преступления? Сами? Нет, всегда почти их толкают такие, как Зубарев. Надо оградить ребят от таких типов. Разрешают им вернуться в родной город. Хорошо, пусть. Но если он не оправдал доверия, если он пьет, безобразничает, сбивает с пути мальчишек… Тогда, я считаю, надо их высылать. На какую-то изолированную от ребят территорию, под надзор. В тундру, в тайгу, еще куда-то. Пусть живут там и работают. А то мы к ним гуманность проявляем, а они ребят калечат. Не понимаю я такой гуманности.

— Может быть, в этом есть логика. Но я могу назвать еще одну причину: безразличное отношение коллектива к такому человеку. А иногда не только безразличное, но даже враждебное.

— Зубарев за два года пять раз менял место работы. А чаще всего вообще не работал.

— Это так.

— Помогать надо тому, кто хочет стать честным человеком. А кто не хочет… Я многое могу простить мальчишкам, но взрослый человек должен отвечать за себя. Разве не так?

— Так, — улыбнулся полковник. — Мы с тобой целую дискуссию развели. А у меня, между прочим, к тебе еще одно дело, и довольно неприятное.

— Что такое?

Полковник выдвинул ящик письменного стола и достал несколько листочков школьной тетради, исписанных малограмотным почерком.

— На, почитай.

«Дорогой товарищ начальник милиции, пишу Вам это письмо, как честная советская гражданка, но хочу сохранить свою фамилию в тайне, потому что иначе мне не будет жизни. А хочу сообщить Вам про вашу сотрудницу Орлову, которая ведет себя не как подобает. Ее поставили на важный пост, чтобы бороться с бандитами и ворами, а она пользуется своим служебным положением и даже приводит их к себе на квартиру днем и ночью, о чем могут подтвердить соседи.

И вот, например, десятого апреля, время было уже двенадцать ночи, а она пришла домой не одна, а с плохим парнем по прозвищу Моряк, про этого парня весь город знает, какой он вор и хулиган, а она привела его к себе, и я не знаю, сколько он у ней пробыл, может час, а может до самого утра, потому что я легла спать и вообще не имею привычки подглядывать. Также не знаю, чем они занимались, а, возможно, он ей давал взятку, потому что зачем ему в такую пору приходить, разве нету дня, и это никак не за добрым делом.

Я Вам решила написать, товарищ начальник милиции, чтобы Вы знали, а если Вы не примете меры, то я буду писать дальше, в райком партии и в Москву. Как честная женщина, я не могу взирать на безобразия, а волнуюсь и беспокоюсь за порядок в городе, а если милиция будет ходить в обнимку с хулиганами и еще приглашать их ночью к себе домой для неизвестных темных дел, то никакого порядка не будет».

— Прочла? — спросил полковник, заметивший, что я уже не читаю, а неподвижно смотрю в одну точку.

— Да. Это соседка.

— Правду она пишет?

— Вам виднее.

— Не обижайся. Я не о комментариях спрашиваю, а о самом факте. Был у тебя ночью этот парень?

— Был.

Я передала полковнику свой последний разговор с Рагозиным.

— Прогнать ты его, конечно, не могла, — задумчиво проговорил полковник. — Но вообще лучше по возможности не подавать поводов для таких сплетен.