Неисправимые

— А что во мне хорошего? — с наглой усмешкой спросил Борис.

— Пока что мало. Но ты уже не ребенок. Все теперь зависит от тебя самого. Будешь по-прежнему хулиганить, воровать — добром не кончишь, так и знай. Тебе надо учиться. Не хочешь вернуться в школу — давай, попытаюсь устроить тебя в ремесленное. Получишь специальность, будешь работать…

— Да ну…

— Что «да ну»?

— Счастливее они — которые ишачат?

— Которые ишачат — не знаю, ишаком никогда не была. Но без труда не проживешь и человеком не станешь.

— Ни к чему это, — глядя в сторону, сказал Борис.

— Что?

— Да все эти разговоры воспитательные.

— Это папаша твой так говорит, а ты повторяешь без смысла. Напрасно. Он свою жизнь плохо устроил, не бери с него пример.

— Значит, вас слушать, а отца не слушать?

— Слушай всех, а думай сам. Кстати, сейчас он придет, твой отец.

— Не придет он.

— Почему это?

— С утра пьяный.

Вскоре возвратилась Варвара Ивановна и подтвердила слова Бориса. Таранин-старший был настолько пьян, что даже не понял, чего от него хотят.

5

Мы встретились на другой день. Таранин снова был под хмельком. Но вряд ли имело смысл откладывать разговор: Таранин, насколько я знала, до конца никогда не протрезвлялся.

— Вот, получил бумажку, — насмешливо начал он, вынув из кармана повестку и небрежно кинув ее на стол. — Обязываете явиться — явился. Можем поговорить, если хотите иметь такое удовольствие.

— Я вас не для удовольствия пригласила, — сухо сказала я.

— Самой собой, само собой. Это я так, для комплименту.

Нет, право, я смотрела на него без предубеждения. Зная его семейную драму, я даже испытывала к нему некоторое сочувствие. И однако же ни одной симпатичной черточки мне не удалось отыскать в его лице. Дело вовсе не в том, что от времени и беспутной жизни обрюзгли небритые щеки. И не так уж важно, что во рту недостает переднего зуба. Но это выражение жестокости и, пожалуй, скрытой ненависти, этот колючий взгляд, как будто ощупывающий все кругом, эта манера слушать собеседника с ехидно-недоверчивой улыбочкой — могли оттолкнуть кого угодно.

— Борис не рассказывал вам, что он вчера натворил? — спросила я.

— Не докладывал, — сказал Таранин. — Я от него и не требую докладов. А чего?

Я рассказала. Таранин слушал молча, глядя прямо перед собою слегка осоловелыми глазами.

— Пустая ваша работа, — заявил он, когда я кончила.

— Давайте лучше говорить о вашем сыне, а не…

— Пустая, — повторил он. — Мальчишки подрались, а вы повестки пишете, суетитесь, будто и вправду какое дело делаете. А мальчишки все равно драться будут — закон природы.

— Мальчишки не дрались, — возразила я. — Борис избил школьника. Тот его не задевал, а Борис подошел и избил. Это — хулиганский поступок. И вообще — как он себя ведет? Парню пятнадцатый год, а он не учится, слоняется целые дни по улицам, ходят слухи, что и в карман не прочь залезть.

— Слухи и про вас можно пустить, какие хотите, — ехидно возразил Таранин. — Чужие языки к столбу не привяжешь.

— Знаете что, вы бросьте упражняться в остроумии, — резко сказала я. — Я вас вызвала для серьезного разговора, и этот разговор состоится, хотите вы того или нет.

— Ага, поговорить, значит? Ну-ну, можно поговорить, — согласился Таранин со зловещей ухмылочкой. — Только я вам скажу. Сегодня все выслушаю и сам, чего потребуете, объясню. А уж в другой раз не приду, хоть вы мне десять бумажек посылайте. Не мальчик — бегать по вашим заявкам.

— Вы будете приходить ко мне всякий раз, когда это потребуется, — раздельно проговорила я.

Таранин покачал головой, точно мои слова привели его в недоумение, но тон изменил, стал вдруг таким смиренным, хоть веревки из него вей.

— Сам о сыне день и ночь думаю, товарищ лейтенант, — сокрушенно проговорил он. — Один у меня сын, люблю его, как отец люблю. Девка — что, девка — не опора. А сын на старости лет пригреет, так я говорю?

— Сына надо прежде воспитать.

— Как же, понимаю, — вздохнул он. — Не повезло мне в жизни. Сам в старье хожу, семья перебивается. Разве я так жил? Пришел из армии в сорок пятом, поступил на работу — я заведующим складом работал, — все у нас было. Другие с хлеба на воду перебивались, а мои дети ни в чем не нуждались. Борька в бархатном костюме в школу ходил, дочка ленты в косах менять не успевала. Вот как. Вы не подумайте плохого, я не вор. Правда, не повезло мне, дружки подвели. Недостача выявилась, и все пошло прахом.

— Как же вам удавалось жить не по средствам, если работали честно?

— Честно — это слово глупое. И старое. Это рыцарь Дон-Кихот все честь свою оберегал. А нам рыцарская жизнь не подходит. Вы не думайте, я не глупый. Я знаю, что говорю. При других не скажу, а наедине что хочешь можно говорить, свидетелей нету. Я не крал, а жить умел. Если бы не одна сволочь, и сейчас бы жил. А теперь — не тот я человек.

— Боюсь, что с вашими понятиями вы и в самом деле не найдете места в жизни.

— Понятия мне не помеха. Веры мне нету — вот в чем беда. Настоящего места мне не доверят, а за медный грош я сам не буду горб гнуть. Стало быть, что мне остается в жизни? Бутылочка-подружечка, вот и вся моя радость. Я и пью. И буду пить.

— На что же вы пьете?

— Ну, такой вопрос вы мне не задавайте. Такой вопрос задать — все равно что в карман залезть. «А ну, покажи, сколько у тебя денег». А я не желаю показывать. На свои пью. И угостят — не откажусь.

Таранин вызывающе вскинул голову, в упор посмотрел на меня колючими глазами.

— Это хорошо, что вы откровенны, — сказала я. — Хочу отплатить вам тем же.

— Самое прекрасное дело, — согласился он. — Без хитрости и напрямик.

— Да, напрямик. Вы живете глупо и скверно, а рассуждаете подло.

— Оскорблений не потерплю, — зло предостерег Таранин.

— Это не оскорбление. Просто я называю вещи своими именами. Если бы вы послушали меня, я бы вам посоветовала поступить на работу и бросить пить. Короче говоря — вернуться к жизни, потому что сейчас вы не живете, а прозябаете. Работать не хотите. Пьянствуете. Издеваетесь над женой. Губите детей.