Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

«Случаи», как мы могли убедиться, — это данные, по поводу которых встает вопрос, относятся ли они к лирическому тексту, и если да, то как и где происходит это соприкосновение. Случай, то есть внешнее, или Другое, по отношению к лирическому, таким образом, может быть понят как значительный для истории лирического пример «прозаического сюжета». Прозаизация представляет собой путь, позволяющий интегрировать этот внешний элемент в лирический текст, причем эта интеграция влечет за собой формальные изменения, расширение границ жанра, а также определенные инновации.

В дальнейшем будут продемонстрированы стратегии и феномены подобной прозаизации в лирике Пригова, у которого тенденция к прозаизации проявляется в принципиально численном, арифметическом, датирующем подходе к лирическому тексту. «Data» (числа/даты) указывают здесь уже не столько на случай (календарно датируя событие), обозначают не столько позицию, сколько становятся событием сами.

ЛИЧНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

У Пригова есть собственное определение лирического переживания. В Предуведомлении к циклу «Личные переживания» (1982) он подчеркивает отличие «личных» переживаний от «лирических» и «духовных». Пригов определяет личное переживание как встречу «чуждых, посторонних» языков, «ходульных фраз» и «непрочувствованных слов». Здесь лирическому субъекту отведена позиция наблюдателя, а «субъективная» действительность в некоторой степени говорит сама за себя, являясь не выражением переживающей личности, а скорее личным переживанием, вытекающим из наблюдения за этой встречей-столкновением.

Это не лирические, не духовные, а личные переживания. Может показаться, что запечатлены они каким-то чуждым, посторонним языком, ходульными фразами, непрочувствованными словами. Но именно встреча этих языков, бродячих фраз, неприкаянных слов и есть мое глубокое личное переживание [546] .

В сущности, в этом цикле лексика, фразы, формы, герои и мотивы с характеристикой «лирические» сталкиваются со своими противоположностями — банально-героическими и помпезными словами, фразами, формами, героями и мотивами. При этом происходит переход, обнаруживающий не столько пародирующий или контрафактурный [547] жест, сколько динамику столкновения, в которой встреча хоть и является понятной, а столкновение — очевидным, семантическая и семантизирующая потенция повседневного языка, то есть анонимных, затасканных, напыщенных элементов, тем не менее в ходе этого столкновения уравнивается с семантизирующей силой и потенцией языка лирических форм и мотивов. При этом имеет место обновление и обогащение «стихотворения», то есть возникает нечто третье, что, очевидно, соответствует тому, что Пригов называет «личным переживанием», и что в принципе совпадает с наблюдениями Тынянова, касающимися введения прозаических элементов в стих у Некрасова [548] : формальные модели лирики теряют силу по сравнению с новыми элементами, в то время как семантическая маркированность «чуждых»/«новых» элементов так сильна, что может даже изменить старую форму.

546

Пригов Д. А.Предуведомление к сборнику «Личные переживания» // Пригов Д. А. Сборник предуведомлений к разнообразным вещам. М.: Ad Marginem, 1996. С. 127.

547

Контрафактура — термин немецкой теории литературы, близкий по смыслу к русскому слову «перепев» в тыняновском смысле. Первоначальный смысл слова «контрафактура» — переложение светской песни в духовную или замена светского текста духовным при сохранении прежней мелодии.

548

«Но как возможно художественное введение элементов прозы в поэзию? <…> в тех случаях, когда семантика определенных поэтических формул стала штампом, исчерпана и уже не может входить как значащий элемент в организацию стиха, внесение прозаизмов обогащает стих <…>» (Тынянов Ю. Н.Стиховые формы Некрасова. С. 25–26).

Так, например, в стихотворении «Ласточка зреет на юге…» в четвертой строке появляется «снег», противопоставленный «югу»; вместе с тем он подготовлен «вьюгой» в третьей строфе, в свою очредь рифмующейся с «югом»:

Ласточка зреет на юге Выпадет где-то к весне А пока зимние вьюги Сыпят за окнами снег Выберемся из-под снега То ли живы, то ль мертвы ль Скажем с безумной негой: Ласточка! госпожа! это вы ль? [549]

549

Пригов Д. А.Личные переживания. М., 1982 (рукопись). Авторская машинописная копия находится в архиве автора статьи.

Вторжение реальности «снега», намеченное изменением рифмовки (вместо почти точной «юге — вьюги» появляется более приблизительная «весне — снег»), разворачивается во второй строфе. Трансформация южного тепла в восточную зиму влечет за собой также и семантическую метаморфозу ключевого лирического понятия «ласточка», превращающегося из названия птицы в уменьшительно-ласкательное обращение, взятое из повседневного языка. Во второй строфе рифма становится более тавтологичной, имеющей прежде всего графическое значение, что особенно очевидно в пятой и седьмой строках.

Лирический мотив птички, «ласточки» (ср. стихотворения Мандельштама), перенесенный в рамках аналогичной операции прозаизации рифменного и сюжетного слова (душа — жду — возвратится), проявляется также в стихотворении «В синем небе птица вьется…» [550] и не в последнюю очередь в относящемся уже к циклу «Милицанер и другие» [551] произведении «Там, где с птенцом Катулл…», в котором блюститель порядка, поэтический персонаж, также укорененный в области прозаического, «назначается» крылатым спутником лирического героя.

550

«В синем небе птица вьется / Эта птица есть душа / Я ж пока живу бездушный / Жду покуда возвратится // Ну, а вдруг не возвратится / Как тогда мне помирать? — / Возвратися! Возвратися! / Я не буду долго жить!» (Там же).

551

Пригов Д. А.Личные переживания (№ 724) (1978) // Пригов Д. А. Собр. стихов.: В 4 т. Т. 4. Wien, 2003. S. 81. Немецкий перевод: Prigow D.Der Milizion"ar und die anderen. Leipzig, 1992. S. 38.

Столкновение двух сфер становится очевидным и в тексте «1 июля 1981 года» [552] , в котором мы обнаруживаем две даты, различие между которыми проявляется именно в кажущейся равнозначности первой и последней строк, содержащих в себе датировку. От первой до последней строки внеисторическая дата, использованная здесь в смысле «участия лирического высказывания о действительности в объективной действительности» [553] , трансформируется в специфическую, относящуюся к повседневной практике датировки. Датировка конкретизируется, позволяя двум типам «случая» вступить друг с другом в конкуренцию:

552

Там же.

553

Cp.: Hamburger K.Logik der Dichtung. S. 187–190.

1 июля 1981 года Из родной Москвы-столицы Я уехал в Ленинград Был он раньше Петроград Был он раньше и столица Был он, был — да испарился И в Москву я возвратился 2 июля 1981 года.

Вместо возможного панегирика городу, в рамках парадигматического путешествия между Москвой и Петербургом, герой совершает путешествие между нынешней столицей Москвой («Из <…> Москвы-столицы»), с одной стороны, и топонимически и политически меняющимся Ленинградом («Был он раньше и столица…»), — с другой. Это возвращение в Москву, датированное в последней строке следующим днем, следует воспринимать как прозаический эквивалент путешествию во времени, в «ленинградское» прошлое. Оно, это возвращение, привносит нарративную темпоральность, «вторжение времени» [554] , другого времени, в лирическую действительность.

554

Ср.: Gadamer H.-G.Wahrheit und Methode. S. 153.

В 1980-е годы этот прием прозаизирующей переоценки семантических отношений между стихотворной формой и прозаической реальностью внутри единства лирического текста переживает у Пригова интенсивное развитие, расширяясь на весь стихотворный цикл или на комплексный проект «Полного собрания сочинений». Центральную роль при этом играет качество, измеряющееся в численных величинах и исчисляемых количествах или сводимое к ним.

Так, в цикле «Стихи различной стоимости» (1984) уже возвещает о себе тот прием калькуляций и расчетов, который Пригов с предельной последовательностью, маркирующей абсолютную границу лирического и литературного, воплотит в 1990-е годы в «Исчислениях и установлениях». «Различная стоимость» относится в цикле 1984 года не просто к предметам, речь о которых идет в тексте. Различие, центральный семантический и формальный критерий этого цикла, становится измеримым исключительно через последовательное, сравнительное чтение отдельных текстов. При этом сравнительная оценка таких различных феноменов, как небесные явления, счастье или тараканы, существенно определяется прозаическими рамками, заданными в Предуведомлении: идея приписывания различной ценности появляется во время стояния «в огромной очереди» за каким-то «непостижимым товаром», которому Пригов оценочно противопоставляет в уме все то бесполезное, но приносящее радость, что он мог бы приобрести за время ожидания, — ценность вещей оказывается полностью зависимой от различных масштабов измерения и подсчета, но не имеет никакой объективной величины.

Следующая ниже выборка из трех текстов этого цикла должна прежде всего продемонстрировать, что мы имеем здесь дело с прозаизацией, которая, очевидно, маркируется интервалами между текстами и особенно их со-поставлением друг с другом. Акт сопоставления сам по себе, обычно не относящийся к восприятию лирического, становится здесь существенным эстетическим актом.

7203 Тучки небесные — вечные странники И самолеты — тоже ведь странники Да и ракеты — тоже ведь странники Только какие-то странненькие На мой непрофессиональный взгляд 7213 Нас всех питает сила неба И всех нас счастием дарит При этом тихо говорит: О, где бы ты несчастный ни был Везде найду тебя, едрить Чтоб счастием вот одарить — Не уйдешь родимый 7214 Что же это, твою мать Бью их, жгу их неустанно — Объявилися опять Те же сами тараканы