Некровные узы

Я смотрю на лицо своей девятнадцатилетней бабушки и вижу…

Ингу.

Сходство не стопроцентное, но очень-очень близко. Те же глаза, нос, рот, овал лица.

Руки начинают трястись. Как такое возможно? Почему эта наглая девчонка так похожа на мою бабушку?

Захлопываю альбом и откидываюсь затылком на мягкую спинку кресла. В голову закрадывается совершенно дикая мысль. А что если Инга — это…

Меня бросает в холодный пот. Нет. Нет. Нет. Это невозможно. Просто невозможно.

«Вы спросили, из какого я города? Так вот я из того самого города, в котором двадцать четыре года назад вы родили девочку».

Откуда она знает, что двадцать четыре года назад я родила в другом городе девочку?

Я вскакиваю с кресла и начинаю ходить туда-сюда по комнате. Мысль, пробравшаяся в голову ядовитой змеей, не дает покоя. Я отгоняю ее, а она все равно лезет.

«Что если Инга — моя дочь?».

Я замираю на месте и врастаю ногами в пол. Сердце набатом стучит в ушах, комната перед глазами кружится.

Это невозможно. Это невозможно. Это невозможно.

Я же сама видела ее могилу. Совсем маленькую для маленького детского гробика. И на кресте имя моей девочки: Олевская Мария Алексеевна…

Глава 24 Город, который ненавижу

Алла

Самолёт приземляется в городе, который я ненавижу всей своей душой. Худшие годы моей жизни прошли именно здесь. Выйдя из аэропорта, я беру такси и прошу отвезти меня на кладбище.

Ехать долго. Аэропорт находится на отшибе. За двадцать лет город немного преобразился. Хотя я не могу наверняка знать, каким он был тогда. Я ведь по нему не гуляла. Но то, что мне удавалось разглядеть из окна автомобиля с решеткой, было очень депрессивно.

Мы едем почти по пустой дороге. Тротуары не разбиты и более-менее чистые. По бокам растут деревья. Вдали виднеется высокая серая стена с колючей проволокой. Хмыкаю. Даже цвет не изменился. Такая же серая, как тогда.

Она до сих пор снится мне в кошмарах.

— Остановите, пожалуйста, у тюрьмы, — прошу водителя.

— Вы же сказали, на кладбище.

— Да, мы едем на кладбище. Но остановите на минутку у тюрьмы.

Слегка удивленный моей просьбой таксист, послушно тормозит в разрешенном для парковки месте. Я выхожу из машины и смотрю на высокий-высокий забор.

Женская исправительная колония. Я провела в ней четыре с половиной года своей жизни. Долгих, очень долгих четыре с половиной года за одну фатальную ошибку, совершенную по глупой первой любви. Эта ошибка стоила мне не только свободы. Свобода — ерунда по сравнению с главной моей потерей. Эта ошибка стоила мне жизни моего ребенка.

Сейчас там, за этим забором, находятся сотни несчастных женщин. Плохих и хороших. Виновных и не очень. Мне жаль их всех. Даже тех, кто находится там заслуженно. Потому что тюрьма не исправляет. Мне всегда было странно, почему тюрьмы называются «исправительными» колониями. Ни хрена они не исправительные. Они ломают еще больше. Они достают из человека наружу все самое гнусное, что в нем есть. В тюрьме хорошие люди становятся плохими. А плохие еще более плохими.

— Ну что, едем? — поторапливает меня таксист.

— Да-да, едем.

С ноющим чувством в груди я сажусь в салон, и автомобиль трогается с места. Тюрьма остается далеко позади. Я оглядываюсь на нее в заднее стекло.

— Вы прям с ностальгией на нее смотрите, — хохотнув, произносит таксист. — Бывали там? — шутит.

— Да, бывала, — честно отвечаю.

Вижу округленные глаза мужчины в зеркало.

— Сидели? — уточняет с опаской.

— Ага. Четыре с половиной года от гудка до гудка.

Таксист присвистывает.

— А выглядите прилично. Я бы не сказал, что вы сидели в тюрьме.

— Ну так это двадцать четыре года назад было. Смогла подняться на ноги за столько лет.

— А за что сидели, если не секрет?

— Подделала налоговую отчетность. Помогла одному уроду уйти от уплаты налогов.

— Хренасе. Он тоже сел?

— Нет, он вышел сухим из воды. Все на меня скинул.

— А зачем вы ему налоговую отчетность подделали?

— Была молодая и глупая. Сильно любила его. Он меня очень попросил, а я не смогла отказать любимому.

Таксист определенно впечатлен моим рассказом.

— И что же он, прям совсем безнаказанным остался? — не унимается. Видно, что в нем закипело возмущение от такой несправедливости.

— Его жизнь наказала. Рано умер от рака.

— Ну хоть так.

Наш роман с Алексеем был недолгим, но ярким. Я после института пришла работать к нему в фирму бухгалтером. Алексей был на пятнадцать лет старше и женат. Вешал мне лапшу на уши, что с женой у него все плохо, что собирается от нее уходить, что подаст на развод. В общем, стандартный набор гнусного вранья от женатого мужчины, который захотел гульнуть с молодой и симпатичной девушкой.

А я по неопытности верила. В подтверждение своей якобы любви ко мне Алексей быстро повысил меня до главбуха. И сразу стал просить «как-нибудь так сделать, чтобы поменьше налогов платить». Ну я и сделала, за что сильно поплатилась.

В сизо я узнала, что беременна. Это меня потрясло. Я сразу сообщила об этом Леше, надеясь, что он мне поможет, найдет хороших адвокатов. Добьется для меня хотя бы домашнего ареста. Но Алексей ответил, что моя беременность его не интересует. И вообще, мало ли от кого я беременна, у него нет оснований верить, что это его ребенок.

— Я женат, у меня семья, свои проблемы решай сама, — это были его последние мне слова на свидании в сизо.

С тех пор я больше не видела Алексея. Десять лет назад я решила из любопытства пробить его и выяснила, что он очень давно умер от рака.

Родители пытались что-то для меня сделать, нанимали адвокатов, но это не помогло. Несмотря на беременность, суд оставил меня в сизо. Я не знаю, каким чудом я не потеряла ребенка, несмотря на стресс, холод, голод и антисанитарию следственного изолятора. Поблажек мне никаких не было. Наоборот, еще приходилось терпеть зверское к себе отношение со стороны администрации сизо и местных так называемых врачей.