Нелепые и безнадежные

Фигура не тронулась, даже не перевела взгляд от питомца, но Морал опешил.

– Что вы делаете?! – пропищал он.

– Выполняю свою часть сделки.

– В любом случае вы говорили, что она узнает обо всем от вас в непринужденной обстановке, а не так!

– Ваша правда, Морал, – согласился Пивэйн. – Я расскажу ей завтра вечером, часов в шесть, вас устроит?

– Вы обещали назвать имя! – не унимался доктор.

– Нет, вы просили назвать имя, я же обещал, что поведаю сестре о вашем благородном, «совершенно бескорыстном» поступке, но вы дважды отказались от этой услуги. До свидания, доктор!

– Имя! Назовите имя! Я требую!!! – Обезумивший доктор схватил за локоть хозяина половины острова.

Бешенство подступало к сердцу Пивэйна. Глаза налились кровью. Одним резким движением он освободил руку и чуть не повалил на землю худого доктора.

– Да на кой черт оно вам сдалось?! – прогремел он, разозленный.

Движение на улице на мгновение остановилось, как при ударе молнии.

– Я хочу знать его имя. Назовите имя! – настаивал Морал. – Назовите имя. Я вас умоляю!..

Он так громко говорил, почти кричал. Эти люди слушали, слушали. Они следили за ними. Серость домов ослепляла на фоне неба, зачумленного тучами. От этого города становилось дурно, потно, гадко.

Его слова слышала она. Не могла не слышать.

– Если вы не ответите мне сию же секунду, я пойду прямиком к мистеру Норрису и скажу, что вы заставили меня солгать, что вы подкупили меня, угрожали мне – неважно! Для вас это будет конец.

Долгий испытывающий взгляд черных глаз, вскрывающий рой мыслей, кружащихся в голове несчастного влюбленного.

– Вы не сделаете этого, – сказал Пивэйн, облизывая пересохшие губы.

– Хотите проверить?

«Где же ты был шесть лет назад? – пронеслось в голове. – Все могло быть по-другому. Теперь уже поздно. Зачем мучить самого себя, истязать вопросом, кого предпочла Вадома… Все равно не поверит».

– У этого существа нет имени.

Сложно сказать, чего в словах Пивэйна было больше – жалости, досады или сожалений об ошибках прошлого, о которых доктор бессознательно напоминал ему.

– Существа?! – выпалил доктор. – Вы что, смеетесь надо мной?

– Нет, для смеха ты слишком жалок, Морал. Прощай.

Больше он не слушал доктора, даже не смотрел на него.

Это был их последний разговор. Кажется, однажды они столкнутся на улицах Гринкрика, обменяются многозначительными взглядами, но не произнесут ни слова. Даже не поздороваются.

Никто так и не узнает о том, что Пивэйну Лаветту удалось вырваться из темницы, подкупив влюбленного доктора обещаниями свести его с Вими.

План был прост: Морал должен был освободить Пивэйна от имени Роджера, не оставив ни одной ниточки, ведущей к своей персоне, и уничтожив ту, что вела к лорду. Взамен Пивэйн, как уже говорилось, должен был поведать сестре о том, какой этот Морал добрый, чуткий, бескорыстный человек. Пивэйн знал, что ничего из этой затеи не выйдет, но доктору говорить не стал.

В любом случае Моралу вздумалось корчить из себя саму жертвенность, он отказался от награды, почестей, возвращения денег, потраченных в ходе операции «Птичка в клетке, точнее – на руднике».

Он возжелал узнать имя того, кто заполучил сердце леди Лаветт. Но что поделать, коли у этой твари нет имени?

Пивэйн так ничего не объяснил Вадоме (она и не спрашивала), он молча взял ее под руку, возводя в душе еще один склеп и хороня в нем тайну.

Роджер Лаветт похоронен на Гринкрикском кладбище. Его завещание оглашено. Все бумаги подписаны.

Господин и госпожа Слаг вернулись в свой уютный, полный слуг дом ни с чем. Сердце доктора кровоточило. Лаветты гордо направились в Проклятую землю, в свое старое, обветшалое поместье, полное крыс и пляшущих по ночам теней.

Глава 5. Сейкрмол

Фундамент был заложен в середине XV века, когда первое пристанище семейства Лаветт, замок Дрэгонкёрс, было сожжено дотла.

Дом был воистину огромен, почти каждые полвека достраивались новые корпуса, башни, галереи. В Сейкрмоле сочетались разные архитектурные стили, материалы, эпохи. К относительно небольшой готической части поместья с выцветшими витражами и полуобрушенными аркбутанами с годами присоединились два корпуса из серого кирпича, украшенные белыми балюстрадами и фризами, оранжерея, галереи с высокими потолками, колоннадами и вытянутыми окнами времен Людовика XIV. Самой молодой части Сейкрмола – аккуратному викторианскому домику, который сросся с уродливым гноящимся телом Сейкрмола, – было больше шестидесяти лет.

Сейкрмол походил на богопротивный город людей, развращенных богатством и властью, на произведение какого-то безумного художника.

Вадома делала все, чтобы поддерживать Дом в чистоте, чтобы вернуть Ему былое величие, однако Сейкрмол умирал. Дом прекрасно осознавал неминуемость упадка и не переставал жаловаться на это Вадоме.

Когда в Сейкрмоле обитала прислуга, а это было очень давно (горничные часто сворачивали не в тот коридор, блуждали всю ночь по поместью, выбирались на улицу седыми и больше не возвращались), Вадома помыкала ей, как могла. Ей нравилось чувствовать власть над хрупкими созданиями в передничках. Ей нравилось чувствовать власть над чистотой.

Когда все семейство, вместе с Роджером Лаветтом, вместе со всеми деньгами, сбежало из Сейкрмола и основало поселение на Лаветт-Роу, Сейкрмол опустел. Не было больше ни слуг, ни маленьких племянниц, ни провинившихся невесток. А блюсти чистоту необходимо!

Вадома не гнушалась надевать старую одежду и драить полы любимого Дома. Она обходила каждый коридор, каждую комнату, сметая пыль и натирая полы до блеска. Однако стоило отдраить западное крыло, как восточное вновь порастало пылью. Вадома возвращалась в восточное. Когда кончала, неподобающе грязным становилось западное крыло. Спустя год беспрерывных метаний из западного крыла в восточное у нее опустились руки, сжимавшие швабру. Так она стала запирать двери и забивать окна. Вадома буквально замуровывала спальни, кабинеты. Ее сердце обливалось кровью, когда ее вещи покрывались грязью, когда они старились. Раньше она плакала над каждой разбитой чашкой, истлевшим покрывалом, выцветшей картиной. Но слез у нее не осталось.

Быть может, Сейкрмол и разваливался, но она знала свой Дом, она понимала, слышала Его Голос.

Когда Пивэйн и Вадома вернулись, огонь в главном камине почти погас. Вадома подкинула дров, пламя разгорелось. Дом злился.

Ты даже не попросишь прощения? Ты оставила меня так надолго. Пламя почти погасло, Вими. Стены мои не протопить, если пламя погаснет. Сама же будешь жаловаться, если братец воспаление легких схватит. Не забывай, я вцеплюсь в тебя когтями и затащу в ту бездну, в которую меня толкает твоя безответственность!

– У меня умер отец. Думаешь, мне небезразлично, что ты, несчастный, скучал в одиночестве? – огрызнулась Вадома.

Этот союз (своего рода брачный союз) доставлял немало хлопот Вадоме; она добросовестно выполняла свои обязанности, убиралась, охраняла Дом. Она по праву носила звание лучшего Хранителя Очага.

В каждом поколении Дом избирал Хранителя Очага – того, кто будет следить за порядком. Все прочие проклятья обходили стороной Хранителей, что было, по мнению остальных членов семьи, нечестно. Их можно понять, ведь пока они так страдали, Хранители всего лишь следили за порядком в доме, из которого всего лишь не могли выйти больше, чем на день, дальше, чем на двадцать миль.