Нелюбимый
Шрифт:
Так что я не могу выкинуть его из головы и почти перестала пытаться.
В нём так много того, что говорит со мной, что притягивает меня к нему, что мне нравится, что заставляет меня испытывать острые ощущения.
То, как он нёс меня вниз с грёбаной горы и зашивал мои раны. И то, как он поглощает книги, как другие люди поглощают спортивную статистику. То, как он играет на гитаре, так душевно, что можно поклясться, что ему вдвое больше двадцати семи лет. Или то, как он провёл всю ночь, бродя в темноте, чтобы найти телефон с небольшим пятном крови только потому, что думал — это поможет мне проститься с прошлым.
А потом — ощущение тепла в животе, заставляющее меня тихо стонать, в то время как мои глаза закрываются от того, как выглядит его тело, когда он рубит дрова. Его мышцы спины в движении завораживают: то, как они изгибаются и выступают, напрягаются и расслабляются. Я хочу положить свои ладони на них, когда они двигаются, чтобы почувствовать скрытую силу. Он брутальный, обжигающе горяч — настоящий, реальный Адонис, и мои давно забытые девчачьи части тела немного сходят с ума от наблюдения за тем, как солнце освещает его загорелую, пропитанную потом кожу.
Я здесь уже больше недели и знаю, что не готова уезжать. Я даже не хочу говорить об отъезде. Если уж на то пошло, я хочу сказать Стью из «Бассейны Стью», чтобы он шёл на хер, доставить Майло сюда, выставить свой дом на продажу и просто… остаться. На время. На неопределённый срок. Я не знаю, как надолго. Может быть, навсегда.
Есть что-то в этом месте и в Кэссиди Портере, что исцеляет самые грубые, зазубренные, самые раненые части меня, и я безнадёжно несчастна, когда думаю о том, чтобы оставить его и вернуться в «реальный» мир. Почему это не может быть реальным?
Вчера вечером, когда он поднял мою ногу и поцеловал её, я была так потрясена и возбуждена, что мои трусики — о, Боже, трусики его матери! — были залиты тёплой влагой, чего не случалось со мной уже больше двух лет. Волосы на моих руках встали дыбом. У меня перехватило дыхание. А глаза были бы чёрными, если бы я посмотрела на них в зеркало.
Но затем, так же внезапно, как это случилось, всё было кончено. Он встал и ушёл, оставив каждую клеточку моего тела жаждать большего, а мой разум скрутило от смятения.
Его влечёт ко мне — я знаю, что это так. Я чувствую это кончиками пальцев ног, когда его глаза встречаются с моими. Я чувствовала это по тому, как он прикасался ко мне прошлой ночью, и несколькими ночами до этого, когда он прижимался губами к моей голове. Его глаза изучают мои ноги, останавливаются на груди, обводят изгиб бёдер. Он облизывает свои губы, когда смотрит на меня так, словно хочет есть и пить одновременно. Его глаза темнеют, а дыхание становится поверхностным и быстрым.
И он не занят — он живёт здесь с девяти лет. У него не было доступа к другой женщине. Он волен делать всё, что захочет, с кем захочет.
Мы молоды, но уже совершеннолетние.
Мы не привязаны к другим людям и нас влечёт друг к другу.
Мы совсем одни здесь, в этой глуши.
Во всяком случае, как только мои швы будут сняты, это идеальная установка для двух-трёх недель безостановочного секса в каждой мыслимой позиции. И какие чувства мы могли бы развить друг к другу? Ну, хотя снова открыться любви меня немного пугает, я скучаю по любви к кому-то. Я скучаю по тому, чтобы быть любимой. Я хочу снова быть с кем-то. Я чувствую, что почти готова снова
открыться этому, и Кэссиди, мой милый, горячий защитник, кажется мне идеальным партнёром.И всё же Кэссиди — одинокий горный человек, не имеющий никакой ответственности, кроме как перед самим собой, кажется, совсем не готов.
Почему он «хочет, чтобы всё было по-другому»? Что должно быть по-другому?
Может, он боится, что его недостаток опыта меня оттолкнёт? Потому что нет ничего более далёкого от истины. Мне всё равно, даже если он никогда не был ни с кем другим. Мы могли бы провести всё лето, изучая друг друга.
Или, может быть, он говорил правду, когда сказал, что ему никто не нужен. Может быть, он не одинок. Может быть, он действительно счастлив, живя вне системы, вдали от сложностей внешнего мира — от массовых расстрелов и людей, которые не уважали ветеранов, таких, как его дед.
Может быть, эти две или три недели — это всё, что у нас есть, потому что Кэссиди не будет больно прощаться со мной так, как мне будет больно прощаться с ним. Его жизнь просто вернётся в нормальное русло, в то время как я уже знаю, что буду отчаянно тосковать по этому месту и по нему.
У меня начинает болеть голова, поэтому я откидываю одеяло, свешиваю ноги с кровати и иду по коридору в ванную. Пол мокрый, а это значит, что Кэссиди сегодня принял душ внутри, и мой разум блуждает по грязным уголкам, представляя, как он должен выглядеть голым.
Его тело длинное и худое, с точеными мышцами. Я знаю это потому, что спала у него на груди, и потому, что тайком наблюдаю из угла моего окна, как он размахивает топором. Я закрываю глаза и вспоминаю вчерашний день, когда он целый час рубил дрова без рубашки. Его мышцы сужаются в острую V, которая скользит в его джинсы, и, чёрт возьми, но эта V не даёт мне заснуть несколько ночей. Я знаю, к чему она ведёт, но всё же мне интересно, что скрывает молния его джинсов.
Открыв глаза с неудовлетворённым вздохом, я встаю и завожу рукоятью унитаз. Затем я мою подмышки, руки и лицо в ледяной воде, к которой до сих пор так и не привыкла.
Возвращаясь в свою комнату, я впервые понимаю, что не устала и не хочу возвращаться в постель. Мои порезы больше не болят, а лицо снова выглядит почти нормально, за исключением нескольких светло-жёлтых пятен кое-где.
Мне бы хотелось побольше узнать о необычном доме Кэссиди, и, если он позволит, я бы также хотела немного помочь.
Я открываю верхний ящик комода, стоящего у правой стены моей комнаты, и нахожу две аккуратные стопки хлопковых трусиков и лифчиков на одной его стороне и кучку свёрнутых, белых хлопковых носков на другой. Выбрав выцветшие светло-голубые трусы и соответствующий лифчик, я выскальзываю из своей спальной одежды и натягиваю чистое нижнее бельё.
Открыв второй ящик, я нахожу футболки, также аккуратно сложенные в две стопки. Та, что сверху, светло-розовая и имеет V-образный вырез с несколькими потрёпанными нитями вокруг горловины. Она выглядит изношенной, но мягкой, и я надеваю её через голову. Мама Кэссиди, должно быть, была немного меньше меня сверху, потому что футболка слегка натягивается на груди, но быстрый просмотр бирок на остальных футболках говорит мне, что мне не повезло с средним размером. Хорошо, что хлопок тянется. Кроме того, какие ещё варианты у меня есть?