Нелюбимый

Около полудня я возвращаюсь в дом, чтобы приготовить обед и проверить Бринн.

Занавеска в её комнату открыта, что, должно быть, её рук дело, поскольку я старательно оставил её закрытой, и я заглядываю внутрь, чтобы обнаружить, что она сидит и читает «Затем пришёл ты» Лизы Клейпас.

Как и большинство других книг в доме, я прочитал её, по меньшей мере, дюжину раз, и хотя предпочитаю научную фантастику и фэнтези, романам, это одна из лучших историй в маминой старой коллекции любовных романов, именно поэтому я предложил её Бринн.

Ну, и потому что в книге есть цитата, которую я должен помнить, пока Бринн пребывает здесь: «Рано или поздно, каждый был вынужден полюбить того, кого никогда не смог бы иметь».

Хорошее напоминание… тем более тогда, когда мои мысли всё чаще — чёрт возьми, постоянно — обращены к Бринн. А мои чувства к ней? Они растут в геометрической прогрессии. После того как прошлой ночью меня напугала ее лихорадка, я знаю, что потерять её будет больно. Когда она вернётся в мир, я буду оплакивать потерю моего ангела.

И знаете что?

Так тому и быть.

За утро я, более или менее, смирился с этой судьбой. У меня будет целая жизнь, чтобы забыть её, когда она уйдёт. Я намерен наслаждаться ею — её компанией, её улыбками, её редкими смешками, её тёплым телом, спящим рядом со мной, — пока она здесь.

Хотя, если честно, мои тёплые и счастливые чувства к Бринн скомпрометированы другим, более тёмным чувством, которого я не знал долгое, долгое время: ревность.

И один вопрос неустанно крутился в моей голове со вчерашнего дня:

Кто.

Такой.

Джем?

— Привет.

— Ээ… ох! — я заикаюсь. — Привет.

— Как давно ты здесь?

— Только минутку. Пришёл проведать тебя.

Она поднимает книгу, затем улыбается мне.

— Мне нравится эта.

— Мне тоже.

— Подожди. Что?

Она так широко улыбается, что мне интересно, не причиняет ли это боль её заживающей губе.

— Ты читал это?

Я пожимаю плечами.

— Когда ты живёшь здесь, ты читаешь всё, что можешь. Пять, шесть, семь, двадцать раз.

— Ага, — говорит она, всё ещё улыбаясь. — Она хороша. Он хочет жениться на ней.

Я скрещиваю руки на груди.

— Должна ли она выйти за него замуж.

— Пока не знаю.

Она снова смотрит на книгу.

— Я имею в виду, я знаю, что она выйдет, потому что они главные герои, но… я понятия не имею. Я ещё не уверена, что они будут хороши друг для друга. Она дикая и сумасшедшая. Он…

— Что?

— Будет ли он счастлив с дикой женщиной? Или ему нужна какая-нибудь чопорная светская девица?

— Полагаю, тебе просто нужно увидеть, что произойдёт.

— Полагаю, что так.

Мне так любопытно узнать о Джеме, что я использую этот момент, свободно говорю о вымышленных отношениях, чтобы попытаться выяснить, кто он такой.

— Ты когда-нибудь была замужем?

— Нет, — тихо говорит она, и её улыбка быстро исчезает.

Часть меня чувствует, что я должен извиниться за нарушение границ её личной жизни и улизнуть, но моя ревность, горячая и низкая, затаившаяся глубоко в животе, закипает, отказываясь отступать. Я хочу знать. Мне нужно знать, кто он и есть ли у него права на неё.

— Кто такой Джем?

Её глаза расширяются, и она делает слабый, прерывистый вдох.

— Ч-что?

— Ты упоминала его имя вчера, когда ты была… не в себе.

Она рассеянно кивает, всё ещё глядя на меня грустными удивлёнными глазами.

— Ох. Верно.

Мои руки всё ещё скрещены на груди, и хотя я не получаю удовольствия от её страданий, это побочный ущерб от удовлетворения моего любопытства и, следовательно, ревности. Негативные эмоции, такие как зависть, гнев и алчность, пугают меня, потому что я уверен, что семь смертных грехов ещё более смертоносны для кого-то вроде меня, в чьих жилах кровь убийцы. Частично быть Кэссиди Портером означает справляться с такими чувствами прямо и быстро, чтобы они не стали вратами для девиантного поведения. Я не позволю им гноиться. Я не позволю им увести меня в темноту, если это в моих силах.

Понимая, что я терпеливо жду ответа, она хмурит брови, а потом говорит:

— Я была помолвлена с Джемом. Но он… он умер.

Позже мне будет стыдно за то острое облегчение, которое я испытываю, услышав её слова. Но сейчас? Я позволяю этому облегчению накрыть меня, как одеялом, успокаивая зверя внутри меня.

— Я… — распрямляю руки и прочищаю горло. — Я сожалею о твоей потере.

Она кивает, поднимая руку, чтобы протереть глаза, которые, как я сейчас замечаю, блестят.

— Он был хорошим человеком. Он был родом отсюда. Мэн. Бангор, но мы встретились в Калифорнии.

— Как давно он…?

— Два года, — говорит она, шмыгая носом, а затем храбро мне улыбается. — Его застрелили. Он был, эм, он был на концерте. Он попал в один из этих массовых расстрелов.

— Массовые расстрелы? — я никогда не слышал о таком.

Она делает глубокий вдох.

— Это когда, гм, кто-то идёт в людное место и стреляет в кучу людей. Это называется массовый расстрел.

Она медленно выдыхает, как будто заставляя себя отпустить воспоминания, которые причиняют боль сильнее, чем любая из её заживающих ран.

— Я потеряла его.

Чувство стыда усиливается, когда я понимаю, что вынудил её говорить о чём-то невероятно болезненном только для того, чтобы удовлетворить свою ревность. До этого я никогда не слышал о массовых расстрелах, но для меня, знающим историю только из книг, это вызывает в памяти образы нацистских солдат, стреляющих в невинных людей, носящих жёлтые звёзды, прикреплённые к их пальто. Этот мысленный образ ужасает меня.

Когда я изучаю её лицо, я вижу тот же самый затаённый ужас в её глазах. Ей пришлось смириться с последствиями массового расстрела — чем-то настолько невообразимым, что кажется нереальным.

Моё сердце болит из-за того, что она пережила.

— Боже, Бринн. Мне очень, очень жаль.

Она одаривает меня ещё одной храброй улыбкой и кивает.

— Он был хорошим человеком.

— Уверен, что так оно и было, если ты его любила.

— Я любила его, — тихо говорит она. — Какое-то время я даже не хотела жить, потеряв его.

— Я потерял свою мать из-за рака, — слышу я свой голос. — Я был близок с ней. Это было… ужасно.

— Как давно это было?

— Тринадцать лет назад, — говорю я, хотя это число меня удивляет, потому что кажется куда более недавним.