Ненавижу тебя, Розали Прайс
Шрифт:
«…Нильс, Нильс, Нильс, — мое имя звучит мягко, когда слетает с губ Донована, и я с дрожащими руками, прикрываю глаза. — Кто же она для тебя… Ты одержим ею, Нильс. Разве ты не помнишь правило, которое я тебе все время повторял? — Зверь, такого типа как ты, всегда должен быть один…» — Я и есть один! Она оставила меня! Сбежала лживая женщина!
«…Там синяки, мне больно, оттого и…дернулась. Я доверяю тебе, Нильс…» — Брехня! Лгунья мне не доверяла!
«…Ты прекрасна, Розали. Ты та, кто сможет свести с разума. Это не метафора, маленькая Роуз. Ты лишила меня здравого ума во время поцелуя. Все, что я сделал, это чтобы уберечь тебя. Я не хочу причинить тебе боль. Ты не
«…Ты никуда не уйдешь от меня, Розали. Ты останешься рядом, здесь, и мне, до чертиков плевать, хочешь ты того или нет…» — Ушла и не оглянулась, когда этого пожелала, разбив все вдребезги, как и меня…
« …Ты моя, и всегда ей будешь, понимаешь? Даже если я выгоню тебя, все равно вернусь и заберу обратно. Ты не останешься одна, никогда…» — Покинула меня одного. Зачем ты так? Мне же больно, прям вот тут верху, с левой стороны…
«…Как бы ты не крутила ситуацию и не пыталась выкарабкаться, у тебя выход лишь один: идти со мной смиренно и верно. Лучше стало бы для всех, если бы ты добровольно пошла в мои руки…» — шарлатанка…
«…Я не собираюсь никуда уходить…»
«…Нильс, — шепчет Роуз, и я поворачиваюсь набок, с большим интересом рассматривая ее. — Мне кажется, что я… Когда мы вместе, мне хорошо. И, кажется, я уже топлюсь в пожаре чувств, которые я могу ощущать по отношению к тебе. Кажется, я без какой-либо памяти и рассудка влюблена в тебя, Нильс…» — Когда любят, не уходят и не исчезают бесследно! Зачем? Зачем так правдоподобно врала мне? Ты разорвала меня на куски быстрее и больнее, чем само чудовище!
«…Я влюблена в тебя…» — Нет! Не хочу слышать это у себя в голове! Это лишь слова! Слова!
«…Тогда, мне кажется, что ты сводишь меня с ума, доводя до сумасшествия…» — Довела, она сделала это! Хотела погубить меня! О, как это отлично вышло! Довела до края, столкнула в обрыв бездны, в тот страх, от куда я вышел благодаря ее свету…
Зачем показала его? Зачем мне осветила путь, если исчезла? Кинула пустую надежду и макнула меня головой в это лужу, насладившись моментом. Лгунья!
Не могу, не могу больше… Смотрю на кровавые ладони, на растрепанные розы по полу с лепестками голубых роз, на то злосчастное письмо, и среди это кошмара замечаю в конверте еще один лист. Что, мало было одного листа?!
Зло выбираю его из конверта
Раскрываю, и не могу осознать, убила ли она меня остаточно, или решали задержать на этом свете. Фото живота, желудка, серое фото, обеден маркером маленький-маленький комочек, такой маленький, что едва заметен.
Сотрясается тело, когда я знаю, что это, или вернее, кто…
«Тест. Две недели. Положительно…» — читаю я с верху, почерк, наверняка одного из докторов.
Прикрываю глаза, отбрасываю лист, вытираю кровь на руках, более оживленно. Внутри все колотит, мозг не соображает и не проясняет. Аккуратно складываю письмо и фото обратно в конверт дрожащими от ужаса руками и на ватных ногах поднимаюсь с пола.
Найду.
Найду, где бы ты не находилась! Найду и заставлю пожалеть о том, что сделала! Найду тебя, лгунья, порочная женщина!
Ухожу. Ухожу и знаю, что найду. Я обещал ей, обещал себе, что не отпущу, и найду, где бы она, столь ошалевшая, не находилась.
Вместе и навсегда, Прайс.
Вместе и на всегда, предательница…
***
Месяц спустя.
Америка, Нью-Йорк pm 23:25.
В машине играет музыка на заднем плане, пока я плавно еду по трассе, все дальше и дальше отъезжая от нью-йоркской суеты, позабыв еще один
день.Телефон вибрирует у меня в кармане, я неохотно тянусь к нему, и прикладываю к уху.
— Слушаю, — кратко уведомляю я, поглядев в темноте на себя в зеркале дальнего виденья. Спокойствие после пластины успокоительного пришло не быстро, но заторможенность присутствует. Нужно будет купить еще, да побольше, чтобы не срываться на каждом встречном…
При воспоминании крепче сжимаю руль своего авто, когда с костяшек от напряжения поверх засохшей крови просочились свежие капельки.
Не чувствую боли, ведь пью обезболивающе, после ушиба в правом ребре. Нужно было выдержать сегодняшний поединок с очередным сопляком. Надеюсь, он поправится…
— Сколько ты будешь продолжать вести себя так? Все напуганы твоим состоянием, — несколько тревожно и как всегда заботливо спрашивает Гарри, я на секунду прикрываю глаза, съезжая с трасы на дорожку, ведущую к моему дому.
— И ты тоже? — хрипло спрашиваю я, задумчиво прислушиваясь к песне, которая начала играть позади. Тут же напрягаюсь, понимая, чем она мне была так знакома. Буйность и агрессия просыпается, сразу отгоняют эффект «спокойной таблеточки».
— Я боюсь, как бы ты не угробил себя, раньше времени. Хватит, возьмись за голову и вспомни, когда ты последний раз являлся на учебу, а ел когда нормально? Ты ходишь на тренировки и бои, и выбираешься из них весь в синяках, побоях и травмах… Нильс, она бы не одобрила этого, и, несомненно…
Не хочу слышать о ней, не хочу томиться в том, чтобы я сделал, будь она рядом. Ее нет — и я не буду слушать Гарри, даже если он непоколебим и так беспокойно относится ко мне. Поддержка за кружкой пива в баре, не означает, что мне нужна нянька с подгузниками.
Звонок не по вежливости скинут. Песня все играет, а я прихожу в пущее бешенство. Разве нет других песен по радио?! Тянусь переключить волну, но рука не поднимается. Не могу этого сделать, не могу сейчас отпустить то, что так буро пробуждает сознание в воспоминании одного из нашего совместного утра.
Тогда, она кажется, готовила оладьи. Да, точно оладьи, и так мило шевелила бедрами. Ее голосок прорезал тишину, и журчание на сковородке. Она была весьма мелодична…
Узнать бы только где ты запропастилась, но только я без понятия. Страдание и грусть рушит весь мой вечер, как и вчера. Подъезжаю к воротам, отпираю их, и ставлю машину во дворе, но перед тем, как оставить, позволяю песне закончиться, перейти на другую и избавить меня от тягостной муки.
Дом мой, тих и пусть, одинок, впрочем, как и всегда. Только раз он был заполнен нами, и этот раз — самый дорогой раз, — все еще в моей памяти. Открываю дверь, не спеша, прохожу внутрь, не включая света. Да он мне и не нужен, свой дом я знаю достаточно хорошо, а сейчас, когда я в нем нахожусь каждый день, могу ходить завязанными глазами.
Устало плетусь на кухню, открываю холодильник. Привычный виски вытягиваю из ящика заполненного еще такими же десятью. Коньяк довольно сильно надоел. Виски мой организм переносит легче, чем коньяк. С полочки дверцы беру черный шоколад, довольно полюбив эту сладость за последнее время.
Медленно возвращаюсь в коридор, стягиваю куртку, и, отбрасывая ее на пол, следом идут ботинки. Нельзя разбрасывать вещи наверху, только здесь…
Все же, включаю свет в этом единственном коридоре, и быстро иду наверх, второй этаж, на лево, последняя запертая дверь. О, как же я томился без нее весь день! Трепет и легкость появляется во мне впервые за семнадцать часов. Снимаю с шеи цепочку с голубой розой, где теперь она не одна, а с ключом.