Неостывшая память (сборник)

Эта лихая, озорная песня нам всем очень нравилась. Особенно небезопасные в те годы слова: «Шатаясь, как устои государства». Вкусно пели, со смаком!

Первая книга стихотворений Виктора «Январский ливень» вышла в 1962 году с предисловием Николая Асеева. На ней – дорогая для меня надпись: «Боре Друяну книгу, созданную в его 99 комнате. Соснора. 10.ХII.62»

О судьбе одной из обитательниц курятника стоит рассказать хотя бы вкратце. Рита Климова училась на болгарском отделении. Была она маленького роста, рыжеволосая, веснушчатая. После окончания университета работала в одном из НИИ в отделе переводов. В застойные годы Рита не только читала запрещенные книги Солженицына, Авторханова. Даниэля, Зиновьева, Максимова, но и распространяла их среди знакомых. КГБ не составило труда вычислить источник распространения крамолы. Риту арестовали поздней осенью 1982 года, допрашивали, устраивали очные ставки, она целых полгода просидела во внутренней тюрьме КГБ на улице Воинова. Там Рита особенно страдала от обострившейся тяжелой болезни почек, но получить с воли необходимые лекарства не разрешалось. Состоялся суд. Приговор гласил: 8 месяцев лишения свободы и 4 года ссылки. Ее отправили на поселение в Сибирь, за Нерчинск – на далекий Казаковский промысел, куда можно было добраться только на двукрылом самолетике. На месте ее встречали вооруженные солдаты с овчаркой, ведь они были предупреждены, что прибывает к ним государственный преступник. Когда увидели маленькую Риту, с хохотом повалились на землю. В поселке ее определили работать на механическом складе. Вскоре она дала знать о себе. Друзья отправляли Рите деньги. На обороте квитанций я коротко писал: «Курице на пшено».

После освобождения она не имела права жить в Ленинграде. С трудом ей удалось обосноваться в Луге, где жили ее родители и сестра. В стране началась перестройка. Наша одногруппница Галя Анопченко, работавшая тогда на телевидении в знаменитой программе «Пятое колесо», организовала сюжет о Рите. С микрофоном в руке она буквально ползала за Ритой по грядкам клубники. Интервью получилось не только необычным по форме, но и очень интересным. Вскоре Рите разрешили вернуться в Ленинград. С большим трудом ей удалось получить комнату в коммуналке.

На очередном дне рождения старосты нашей студенческой группы Саши Ходорова была и Рита Климова. В приветственном стихотворении я в шутливой форме упомянул всех наших девочек, не забыв и дорогую всем нам Курицу:

С Ритой Климовой, ребята,Чокнуться приятно мне.Жаль, что Курицу когда-тоУпустил на целине…

Как горько, как печально, что Рита рано ушла из жизни. Безусловно, на это повлияло и ее заточение. Всякий раз, когда мы собираемся вместе, обязательно вспоминаем добрыми словами тех, кто уже никогда не будет с нами, еще живущими. И среди них – при жизни одинокую, добрую, улыбчивую Риту, чья судьба была так безжалостно изломана…

Незаметно подкрались государственные экзамены. Мы с Леней Левинским готовились к ним вместе. Опасались лишь экзамена по русскому языку. А он уже на носу. Помнится, сидим в моей комнате, перед нами веером – экзаменационные билеты. Многое нам непонятно, особенно по истории языка, невыразимо скучно, тоскливо. Делаем перерыв. Я выхожу из комнаты и вижу третьекурсницу Дину Шулаеву. Она живет в комнате вместе с Адой Мартынюк, которая как-то обмолвилась, что Дина по всем предметам имеет лишь пятерки. Останавливаю ее, прошу на минуточку зайти к нам. Лишь только за ней закрывается дверь, поворачиваю в замке ключ, прячу в карман и ласково говорю, что выпущу ее лишь после того, как она даст нам с Леней консультации по всем вопросам в билетах по русскому языку. Дине ничего не остается, как принять «ультиматум». Она действительно прекрасно знала предмет и к тому же обладала прирожденным педагогическим даром. Конечно же, за один «сеанс» нечего было и думать обучить нас всем премудростям истории языка, пришлось ей еще пару раз вплотную заняться устранением пробелов в наших головах. Благодаря ее усилиям мы успешно сдали этот экзамен.

Через два года, в начале сентября, по делам я зашел на родной филфак и увидел Дину. Она как раз окончила учебу в университете и поступала в аспирантуру. Она не смогла и на этот раз отказаться от приглашения посетить мое скромное жилище в коммунальной квартире. И вот уже пятьдесят лет я ее не отпускаю от себя.

На пятом курсе зимою 1961 года меня и Лёню Левинского пригласил на работу в Михайловское директор Пушкинского заповедника Семен Степанович Гейченко. За нас порадовались преподаватели кафедры советской литературы, особенно руководитель наших дипломных работ Евгений Иванович Наумов. Мы съездили в заснеженное Михайловское, побродили по местам своей будущей работы, где все дышало Пушкиным, почаевничали с Гейченко у него дома, даже приглядели избу, где намеревались жить, и вернулись в Ленинград в счастливой уверенности, что нас ждет увлекательнейшая работа. Планы строили, конечно же, грандиозные. Госэкзамены сдали успешно, на «отлично» защитили дипломные работы: мой друг – по творчеству Владимира Луговского, я – по поэзии Вадима Шефнера.

Злой рок ударил нас неожиданно и наотмашь. Оказалось, путь в Михайловское нам категорически заказан. Непреодолимой стеной встали на нашем пути межведомственные барьеры: Пушкинский заповедник находится в ведении Министерства культуры, а нас, грешных, распределяют по ведомству Министерства просвещения. Все это строго и немногословно изложил нам заведующий отделом кадров ЛГУ Катькало. Мы были обескуражены. Как же так? Ведь мы не дезертиры какие-нибудь, нас пригласили на хорошую работу, родная кафедра радуется за нас. Где же справедливость?

Вот за этой справедливостью мы и кинулись к ректору Александру Даниловичу Александрову. Мы с Лёней верили, что Александр Данилович заступится за нас. Подкараулили его около входа в главное здание университета. Ректор внимательно нас выслушал и с ироничной улыбкой произнес убийственную фразу: мол, негоже замечательным специалистам сдувать пыль с томов Пушкина, надо ехать туда, куда определит Катькало.

Увидев наши несчастные лица, Александр Данилович уже серьезно сказал, что этот межминистерский вопрос не может решить даже он, ректор, и посоветовал съездить в Москву и попытаться самим в двух инстанциях уладить проблему.

Долго стояли мы с другом на гранитной набережной и прикидывали все «за» и «против». Мимо нас несла свои воды равнодушная к нашим заботам Нева. В конце концов, решили: дело наше правое, оно непременно должно «выгореть», ведь во главе Министерства культуры стоит член Политбюро ЦК КПСС Екатерина Фурцева, уж она-то нас, таких ценных кадров, не упустит! Взяли для меня у Яши Гордина «в долг без отдачи» деньжат на билет и отправились в столицу нашей Родины.

Как же мы были разочарованы, когда узнали, что наша главная надежда – Фурцева – находится в зарубежной поездке! Нам ничего не оставалось, как направить свои стопы в Министерство просвещения, где нас тут же (в это трудно сегодня поверить!) принял сам министр. Разговор был долгий, трудный и неформальный. Наконец, министр твердо подвел черту: мы ему очень понравились, таких в его ведомстве не так уж много, и он сделал бы несусветную глупость, отпустив нас в чужое министерство. И – всё. Точка! Дружески пожал нам руки и проводил по ковровой дорожке до дверей кабинета.

Растерянные и мрачные вернулись мы в Ленинград. На факультете нам искренне сочувствовали. Но оказались и недоброжелатели. В университетской многотиражке появился едкий материал под заголовком «Мы были у министра», где досталось и нам с Лёней, и другим таким же горемыкам-неудачникам.

А между тем распределение уже закончилось. Пока мы с другом боролись за право работать в Михайловском, все приличные места уже оказались занятыми, и нам достался лишь далекий Сахалин. Об этом с видимым удовольствием сообщил всесильный кадровик. И все же в нашем случае он оказался не таким уж всесильным. О нас помнил ректор. Он вызвал Катькало и настоятельно попросил подыскать для нас что-нибудь поближе. В результате нас с другом направили в Новосибирск.

Перед отъездом мне пришлось срочно прописаться в родную комнату на Измайловском проспекте. Для этого необходимо было получить письменное согласие брата невестки. С братом проблем не было, а вот Вера не сразу решилась на этот шаг, а решившись, потом многие годы не уставала напоминать о своем благородстве. Старая паспортистка тетя Лена привела меня к начальнику районного паспортного стола, объяснила ситуацию, рассказала о моих родителях, которых хорошо помнила. Строгий начальник внимательно выслушал ее и поставил свою разрешительную подпись.

В Новосибирске мы прямо с вокзала направились в областной отдел народного образования. Там нас какой-то чиновник встретил доброжелательно, сказал, что ленинградцев в Сибири очень любят, он предлагает нам работу в красивейших местах, где есть хорошие школы, рыбалка, леса, охота. Однако выяснилось, что должны мы отправиться в разные районы, а для нас расставание было немыслимо. Чиновник нахмурился, но пообещал подыскать приемлемый вариант и попросил зайти к нему через два-три дня. Он тут же кому-то позвонил и сказал нам, что переночевать мы можем в Институте усовершенствования учителей.