Непотерянный рай

В Ницце они быстро прошли проверку паспортов. У Эвы разбегались глаза: здесь совсем другая полиция, французские кепи и эмблемы, по-другому одеты стюардессы и совсем другие рекламы бюро путешествий и банков. Они вышли из здания аэропорта, и Эва, глядя на аккуратные цветники, на шеренги пальм с шаровидными султанами, зелень которых блестела в лучах солнца, словно их смазали маслом, восторженно шептала:

— Как тут красиво! И тепло. И воздух иной, чем в Венеции.

— Смотри, каким голубым небом приветствует тебя Ницца.

— Мы на Лазурном берегу, да? Я читала об этом в книжках, но никогда не верила, что увижу своими глазами. Как я тебе благодарна.

Он всегда неловко чувствовал себя, когда его благодарили, и быстро переводил разговор на другую тему.

— Идем к автобусу. Нам налево.

Автобус проезжал мимо известных дачных местечек, пляжей, старых гостиниц с повторяющимися названиями: «Савой», «Мирамар», «Бристоль», сумасшедших современных зданий с множеством террас, которые напоминали письменные столы с выдвинутыми ящиками, взбирался по серпантину, пронзая старые крутые улочки поселков, а Эва читала все новые надписи: Антиб, Биот, Вальбон…

— Не верится, что я здесь. Антиб… И об этом где-то читала, а может, в кино видела.

— Здесь постоянно меняется мода. То Ницца, то Монте-Карло, потом Ментона, Антиб, теперь Канн. В Канне проходят музыкальные конкурсы и кинофестивали, ралли… Я не люблю таких «заповедников» для снобов, что, впрочем, можно сказать и о нашем Сопоте, но в Канн мы едем именно в связи с фестивалем.

— Ты хочешь сказать, что мы приехали сюда только из-за меня? Но я ведь еще в Варшаве говорила, что не хочу никаких проб.

— Эва, если ты помнишь, я никогда тебя не уговаривал. Мы едем в Канн, чтобы и здесь быть вместе. А в Ницце, как ты знаешь, у меня две конференции, потом я буду свободен: мы будем гулять по городу и ходить на концерты. Я хочу, чтобы ты познакомилась с миром легкой музыки. А Якуб нам в этом поможет.

— Снова Якуб. Я боюсь таких людей.

Анджей громко рассмеялся:

— Якуб порядочный парень. Любит иногда прихвастнуть, и все. Кто сейчас без недостатков. Но он обязательный человек, это он устроил тебе приглашение.

— Для тебя, а не для меня старался. Он уже в Канне?

— Да, он должен был прилететь самолетом через Париж за несколько дней до нас. Я просил его заказать нам номер в скромной гостинице «Амироут». Сам он остановился в весьма респектабельном отеле «Савой».

— Ну да, это соответствует впечатлению, которое он производит: нечто среднее между снобом и аферистом.

— Эва, он обязан жить в такой гостинице, потому что будет встречаться с людьми, работать, приглашать различные ансамбли на гастроли в Польшу. Ко мне же никто не будет приходить, я — отдыхаю. Но у нашей гостиницы есть свое преимущество — она находится в настоящем французском районе.

— Хорошо, если она похожа на «Флориду»… — мечтательно произнесла Эва.

Они вышли из автобуса возле неказистого автовокзала, рядом с которым находилась «Амироут». Это была довольно большая, многоэтажная гостиница с рестораном и баром. Ничем, однако, не напоминала венецианскую «Флориду».

— Ты говорил, что гостиница второсортная, а она неплохо смотрится, — невольно вырвалось у Эвы.

— Не второсортная, а третьесортная. Ты поймешь это завтра, когда увидишь бульвар Круазетт и всю эту международную ярмарку.

— А мне она кажется шикарной. Зачем тратить деньги? Мы должны и здесь жить по-студенчески, как в Венеции.

— Я уже староват для студента, но когда ты говоришь «как в Венеции», я согласен на все.

Вечер наступил быстро. В город они не выбрались, немного прошлись вокруг гостиницы. В баре «Амироут» съели «шукрут», он несколько напоминал польский бигос, выпили по бокалу вина и чашечке кофе. Потом слушали музыку, которую каждую минуту включали молодые парни, заходящие в бар выпить пива или вина. День закончился для Эвы без особых впечатлений. Она как бы вживалась в атмосферу своего нового местопребывания.

В номере это вживание выразилось в том, что Эва после ванной, залезая под одеяло, не могла побороть отвращения к гостиничному белью.

— Знаю, что оно чистое и свежее, но мне чудятся запахи чужих тел. В Венеции я этого не помню. А здесь все накрахмаленное, жесткое, мурашки бегают, бр-р-р.

— А я спал на голых досках, в грязи…

— Об этом нельзя помнить вечно. — Эва прижалась к нему.

Она не спала на голых досках, но знала тесноту, нищету и ужасные ночи в родительском доме, хотя белье всегда было свое, его стирала мама.

— Анджей, когда я чувствую твое тепло, забываю, об этой колючей простыне, потому что постель, согретая тобой, становится нашей…

Эва уснула первая. Она засыпала быстро и легко, Анджей, напротив, всегда старался задержать момент засыпания, чувствовал себя ответственным за отдых доверившегося ему существа. Иногда его мучила бессонница. Ночь превращалась в пытку. Он проваливался в пропасть кошмарных видений, лезли какие-то мысли. Его снова и снова терзал вопрос, как жить дальше?! Как пойдет жизнь? То, что сейчас с ним происходит, — это развлечение или начало перемен?

В последние недели в Варшаве Анджей думал только о том, как подготовить их совместную поездку. Он понимал, что это путешествие, названное сегодня Эвой «свадебным», должно стать началом новой жизни, теперь он порвет с Ренатой и женится на Эве. Он только об этом и мечтал, но его постоянно мучил страх: он не мог не помнить о разделяющих их годах.

«Я в два раза старше ее! Сейчас ее это не беспокоит, потому что у нее никого нет, к тому же она совсем ребенок, хотя ей и двадцать лет. А я ведь старый, стреляный воробей. И буду выглядеть дураком, как все эти старые ловеласы, которые покупают за деньги и материальное благополучие молоденьких жен».

В такие бессонные ночи он много размышлял. В Варшаве они говорили, что поженятся, теперь же, когда совместная жизнь стала реальностью, они, счастливые, упоенные друг другом, просто не думали о будущем. Переживания каждого дня, а точнее, каждой ночи отодвигали все его опасения и сомнения. Он чувствовал себя молодым и сильным. Но вот приходила бессонная ночь, и опять являлись мучительные, как незаживающая рана, мысли.

Они встали очень рано, спустились позавтракать в бар. Он был еще пуст. Музыкальный автомат стоял погруженный в глубокий сон. В этот час никто не заглядывал сюда выпить пива или вина, и только двое железнодорожников подкреплялись возле буфета свежими рогаликами и ароматным кофе.