Неправильная пчела

– Убреднула ты в мир мёртвых, дочка, хорошо, что назад пришла. Ты теперь настоящая ведьма.

Глина высвободилась и смахнула слезу рукавом.

– Не видел я прежде таких, – покачал головой дядька Харитон, – всяких видел, но не таких, которые все могут: и в Тонкий мир без проводника шастать, и на Ту Сторону ходить. И хуже всего то, что ты не можешь с собой совладать. А знаешь, что с такими люди добрые делают?

– На кострах жгут? – усмехнулась сквозь слёзы Глина.

– То-то, что жгут, – подтвердил без улыбки дядька Харитон, – а я вовсе того не хочу, вы мне, пчёлки божьи, как дети, ни одной не хочу потерять.

Он снова обнял Глину, но уже за плечи, и повел прочь, но не в сад, а, наоборот, от дома. Все сильнее пахло стоячей водой, но запах был не противный, а как из аквариума, вода в котором начинала цвести.

– Сюда я хожу на рыбалку, – показал Харитон место, – только я на другом берегу люблю рыбачить, на лодочке уплываю и сажуся в рогозу. Там меня не видать, не слыхать. Где щуки нет, там карась хозяин.

Дядька не случайно привел Глину к пруду, не случайно пословицу сказал. Она села на поваленное дерево, вокруг была влажная земля, по ней легко было скользнуть в воду.

– Сегодня можно и покурить, рыбка не обидится, – сказал Харитон и ловко свернул козью ножку, – почему, ты думаешь, я тут живу? Потому что чей берег –того и рыба. Я в этих местах больше ста лет как обосновался, уж и забыл в точности, когда. Никому я тут не нужен, разве что пчёлка новая залетит, да останется.

– И много залетали? – спросила Глина.

– Нет, их все меньше нынче. И к лучшему это. Не видел среди них я счастливых да удачливых. Всё счастье только в том, что живы остались. Думаешь, Первая, Лисаветушка наша, – кто? Балериной была. Хоть сцен императорских не топтала, а в Санкт-Петербурге блистала. Босоножка, платье барежевое, веночек из роз. Но матросы из Кронштадта не оценили барской красоты. Да и какая барыня с нее, кухаркина дочка… Отец ее дюже это понимал, отдал в учение. Недолог был ее век. Отлеталась над сценой. Хорошо, что жива осталась, понадобилось три года, чтобы ходить снова научилась. Да тридцать лет, чтобы дар ее вернулся к ней. Вернулся, да не весь. Пчёлка бескрылая.

– А Вторая? – спросила Глина, ничему не удивляясь.

– Вторая, хоть и стАрее, а пришла позже. Послушницей была в Сурском монастыре. Как-то сразу после основания монастыря Архангельская Духовная Консистория решила, что будут там неустанно бороться со старообрядцами. Старообрядцы из Ярушевской волости изгнали ее молоденькую, глупую, не понимавшую, что с ней происходит. Еще и лунные кровя у ней не установились, а уже чудесила. Старообрядцы филипповского толка знаешь какие? Лучше бы и не знать. Хорошо, что только изгнали. Приютили Мавру в Сурской обители, но до пострига не дошло дело. Ткачихой была, такое у нее было послушание. В пять утра все монахини и послушницы соберутся на полуношницу, а Мавры нашей нет как нет, ни раз, ни два. Пришли да и проверили, в келье дрыхнет, али другие безобразия чинит. А у нее по мастерской бабочки летают золотые. Садятся на кросна, а челнок сам бегает. А Мавра хохочет, ладошкой рот закрывает. Высекли ее, как положено, раз да другой. А на третий сбежала. Бродяжничала, побиралась. Много чего было. Ко мне пришла в тридцать седьмом году. Когда уж сын от тифа умер, а муж сгинул в ГУЛаге. Когда ничего уже не держало среди людей.

– Я, выходит, самая молодая из всех, что пришла, – сказала Глина.

– Да. Самая молодая и сильная. И другие были – девять человек враз жили тута, но ушли. Многие сгинули. Дмитрий в Новосибирске живет, работает в наукограде. Семьи нет, старый уже. Марк и Маша… Поженились, обосновались в Витебске. Открыли магазин для художников. Живут смирно, не выдают себя. Очень слабая сила, но чтобы друг друга любить и недостатков не видеть – хватает.

– Значит, не всё так плохо? – спросила Глина.

– С умом надо, с осторожностью. Но у всех наука жизни разная, нет одной. Кто приспособился, кто дураком прикинулся. А если на лбу написать об себе да ходить без шапки, чтобы каждый прочел, тому…. – Харитон махнул рукой и замолчал надолго.

– И что так, всю жизнь прятаться? – спросила Глина.

– Отчего же? У всех своя дорожка, и кажный ее по-своему топчет. Кто каблуками, кто копытами, а кто босиком. Никто никого не неволит, помни про то. И помни еще, что это твой дом, раз уж ты пришла сама сюда.

***

Проходило время, и Глина совсем не чувствовала его течения. Забытый всеми хутор стал для нее не только домом, но и местом силы. Казалось, что нет ничего особенного ни в рыбной ловле, ни в сборе яблок, ни в приготовлении сливового варенья из потрескавшихся на солнце и перезревших плодов. Не было ничего сложного и в том, чтобы пристроить еще одну комнату к старой, но крепкой избе. Дядька Харитон все делал сам, девки лишь на подхвате сновали. И только потому Глина осознала, какова его сила – в одиночку ворочать бревна, снимать стружку с досок, поднимать наверх толь для крыши. На два дня он уходил куда-то, но вернулся на груженом тракторе, в кабине которого было упакованное стекло, гвозди, кирпич, цемент. Сообразительная Первая вручила домашнего самогону трактористу, и тот первый забыл о том, что привез все строительные материалы в чистое поле. Дядька Харитон строил до самого сентября, и когда зарядили дожди, подновленная изба уже была готова.

Глина и ее подруги без устали заготавливали дрова, сушили плоды, солили помидоры и огурцы. Потом пришла пора сбора грибов, и тут уже спина Глины почувствовала, что без волшебства никак не обойтись. Вторая растирала девок вечерами медком и приговором, и наутро они, веселые и выспавшиеся приступали к новой бабьей работе, которой в деревне было невпроворот. Глина ходила за курами, это было не сложно, а к козам и корове Вторая никого не подпускала, говоря: «Доброты в вас мало и терпения, животинка быстрых не любит». Сама же она и сено заготавливала, и травы сушила. Вторая была единственная из их компании отшельников, кто ходила, куда вздумается и пропадала на целые сутки. Глина видела, что у нее никто отчета не требует. А если бы Глина вздумала так уходить?

В лес за грибами и орехами они ходили всегда втроем, хотя Глина уже могла вполне найти дорогу домой сама. У Второй было феноменальное чутье на грибные места, даже далеко от дома не забредали. В своих походах они встречали других людей. Шумные компании городских, невесть зачем приехавших «на шашлыки» в такую даль, девушки обходили стороной. Единичные фигурки грибников их не пугали. Морок использовался редко, чтобы совсем уж обезопасить подпольщиц. В осеннем лесу было уютно, прохладно и при этом солнечно. Глину захватывала тихая охота, которая заставляла быть внимательной, сосредоточенной, не поощряла бестолковую болтовню. Один раз Глина провинилась: повела рукой вокруг себя, и все грибы выглянули наружу – россыпи лисичек и даже мухоморы. Вторая рассердилась и шикнула на провинившуюся Глину: «Не порти забаву!»

Однажды, когда они брели с полными ведрами отборных белых назад, Глина спросила: «Интересно, что в мире теперь делается?» Первая отбросила со лба прядку и сказала: «Да то же, что и всегда. Со времен Адама и Евы. Дерутся, любятся, строят, разрушают. Англиканцы русских ненавидят, русские всем помощь предлагают, болезни косят людей, тонкие мрут, толстые жиреют». Глина поняла, что ответ правильный, но дан не на тот вопрос, который ее мучил. Но мучивший ее вопрос не был пока сформулирован, а неясно бродил в душе.

Когда выпал первый снег, Глина решила выманить на разговор дядьку Харитона, который бил кур и ощипывал их, собираясь делать тушенку.

– Перезимуем?

– Отчего ж не перезимовать? Конец тепла – не конец мира. Человек зимы всегда страшился, с первобытных времен. Но не холода надо страшиться, а неурожая. А у нас с этим все в порядке. Валенки есть для тебя, тулуп тоже. Девки платок козий свяжут. Я тоже зиму не сильно жалую, хотя только в ясную морозную ночь можно увидеть, как звёздным бреднем бог луну ловит. Весной и летом не увидишь, как ему скучно, и как он забавы себе ищет.