Неправильная пчела

– А мне сколько отмерено, деда? – спросила Глина.

– Кто ж знает…

– Тетя, а вы можете будущее видеть? – обратилась Глина к тетке.

– Будущего нет, Галина, – ответила тетка Татьяна, – ты всё думаешь о том, что будет завтра, как быть дальше. А как ты сейчас живешь? Ты об этом думаешь? Сейчас ты все правильно делаешь?

Молодой мужчина вышел из-за спины деда Николая, и Глина узнала в нем Береста.

– Ты красивая стала, Глина, – печально он сказал, – вспоминаешь ли обо мне?

– Редко, – со стыдом сказала Глина, – прости меня.

– На тебя злиться никогда не умел, – сказал Берест, – даже когда ты нож на лету направила в другую сторону. Твоя жизнь важнее моей, ты много добра должна сделать.

– Мы устали, Глина, и ты устала, – вмешалась Маринка, – спроси что-то одно, но самое важное.

– В чем мое предназначение? – спросила Глина.

Все трое покачали головами.

– Всё решай сама, ты – хозяйка своей судьбы, – сказала тетка Татьяна.

– Доверяй близким, без друзей жизнь пустая, – подтвердил дед Николай.

– Не беспокой ушедших без крайней нужды, но если понадобимся, то вся наша сила – твоя, – ответила Маринка.

– Не закрывай сердце для любви, – подхватил Берест.

Глина видела, как начали таять тени, сливаться в одно серое пятно. Летняя трава потускнела и пожухла. Фигуры стали точно картонные, сминаясь и искажаясь, они утратили свой объем и достоверность. Раздвинутое пространство сузилось, а свет померк. У Глины не осталось сил даже добрести до дровяного сарая, она опустилась в сугроб, шепча самой себе: «Я только пять минуточек посплю, и дальше пойду». Она не помнила, как лизала ее лицо черная кошка и громко мяукала, как девчата, заметившие долгое отсутствие Третьей, втащили ее в дом, раздели и уложили в кровать под одеяло. Как дядька Харитон осмотрел ее, пощупал пульс и лоб, горестно вздыхая, приговаривая: «Вот, дурочка, говорил же ей, не ходи на Ту Сторону…Ну, может, и обойдется».

Обошлось, через сутки Глина проснулась. Она не помнила, что ей снилось, но слова своих близких запечатлела в памяти дословно. Еще трое суток Глина оставалась вялой, ела без аппетита, а на предложение дядьки Харитона «дерябнуть стопочку» отмахнулась. Девчонки жили своей обычной жизнью, но Глину в домашние дела не вовлекали. Она, как сонная муха, ползала от койки к окну, от окна к столу, выходила ненадолго на улицу, не попадая ногами в валенки с первого раза. Дядька Харитон хмуро смотрел на нее, качал головой и выходил следом, ища какие-то дела себе. Глина однажды спросила:

– Ты и в гальюн пойдешь за мной, дядька Харитон?

– Гальюн на судне, а у нас туалет типа сортир, понадобится – и пойду. А вдруг у тебя там свидание с покойниками?

Глина уткнулась носом в платок и ничего не ответила дядьке Харитону, чувствуя в его словах правоту.

К субботе Глина поправилась, повеселела и даже расчистила дорожку в курятник, бодро помахав штыковой лопатой с четверть часа. Дядька Харитон следил за ней из окна, разминая ступкой лесной орех для какой-то выпечки. Глина вернулась в избу, Первая на ручной машинке «Зингер» строчила постельное белье, заняв половину горницы. Вторая варила грибной суп, а дядька Харитон слушал радиопередачу. Общая мирная обстановка не обманула интуиции Глины. Напряжение, царившее в комнате, выдавало ей, что о ней только что говорили. Разувшись, Глина села возле дядьки Харитона, потеснив Вторую с ее мисочками.

–Ну, скажи, дядька, мне в глаза. Что хотел сказать? А то некрасиво как-то, за спиной обсуждать, а в лицо мне не смотреть да помалкивать.

– А и скажу, – повысив голос, сообщил ей Харитон, – думал, что поумнела девка, успокоилась. Ан нет. Горбатую могила исправит.

– Что не так? – делано изумилась Глина, – ведьме положено ведьмовать.

– Дура ты, а не ведьма, – неожиданно откликнулась хлопотавшая у печи Вторая, – в пустой бочке шуму много.

– И, девки, не подеритеся, волосья не повыдирайте. Я говорить буду, – сказал дядька Харитон, – ты думаешь, я не знаю, чего ты удумала? Ты девка простая, мысли у тебя короткие. Думаешь силы набраться, знаний ведьмовских и в столицу рвануть. Мир спасать от демона в мужском обличии, имя которому Виктор Иванович Пасечник. Прийти, жахнуть какую-нибудь бомбу, разрушить здание, Пасечник убить. Ну, или как вариянт другое. Подкараулить Сатану где-то, не сунувшись в клинику. Шомпол ему в ухо воткнуть.

– А что плохого? – спросила дерзко Глина, –лучше, чем в подполье крысой сидеть, неизвестно чего бояться, неизвестно от кого прятаться. Заживо себя похоронить.

– Это мы крысы, по-твоему? – спросила из горницы Первая, но Глина предпочла не отвечать. От волнения она постукивала пальцем по столу.

– Я тебя не держу – хоть сейчас иди, – сказал дядька Харитон, – и упреков тебе не будет, и на дорожку стопку налью. Только скажи мне, зачем ты, Вера Фигнер, революцию затеваешь, вот скажи, как есть.

– Я считаю, что каждый человек свободен, – начала Глина с воодушевлением, но по мере своего короткого спича снизила тон, – и никакой Виктор Иванович не может решать, что человеку делать и как жить. Никто не имеет права убивать и мучить других людей, использовать их, хоть в благих, хоть во вредных целях.

– Так, – кивнул дядька Харитон, – ты поедешь в Москву, и что там будешь делать?

– Я найду Пасечник, думаю, что это будет не сложно. Например через того же Приятина. Выдвину «Божьей пчеле» ультиматум. Ультиматум такого свойства: он должен отпустить всех людей, которых принудительно держит в своей психиатрической клинике, и вообще расформировать всю эту безобразную «Божью пчелу». Оставить в покое всех, в том числе и меня.

– А ты думаешь, что он согласится? – ехидно спросил дядька Харитон. Первая перестала строчить и подсела к спорщикам за стол.

– Если не согласится то я…

Но дядька Харитон закончил за нее:

– Такую бомбу скатаю, что Алах-Акбар, сразу на небеса. Это я уже слышал.

– Дядька Харитон, – вмешалась Первая, – не смейся. Дай девчонке денег на билет. Впрочем, все, что у нас есть, отдай. Собери еды какой-нибудь в дорогу, и пусть идет Москву покорять. В валенках, в тулупе овчинном. Раз она у нас ничему не научилась, не станем ее удерживать.

Глина отвернулась от них и неожиданно для себя самой заплакала.

Дядька Харитон не стал ее утешать, а вышел во двор покурить. Вторая вытащила из печи чугунок с картошкой, нарезала сала и хлеба, мелко покрошила лук и залила его подсолнечным маслом, присыпала солью. Открыла банку с солеными помидорами, достала моченых груздей. Первая сложила недоделанную работу в сундук, а машинку накрыла вязаной салфеткой.

Глина всё сидела, отвернувшись к окну. Она видела, как на высокий куст сирени села синичка. Птичка беспокойно вертела головой, искоса поглядывая на девушку в окне. Глина вспомнила, что у бабушки и деда тоже росла сирень под окном, и снова вытерла слезу: вот и дед умер, уже сорок дней прошло, а она и не знала. Бабка дома одна, помогает ли ей мать? Отец вон живет на турбазе, до охранника опустился, а ведь был инженером… Впервые за столько лет она подумала о семье. Выплакивая свое сиротство, Глина сама успокаивалась. Вытерев слезы рукавом, она вспомнила о Гомоне и решила поговорить о нем с дядькой Харитоном.

Вторая подала Глине полотенце со словами: «Рушничком лучше утрись, да давай ужо обедать», и вся честная компания села за стол.

– Дядька Харитон, – обратилась Глина, жуя хрусткий огурчик, – а ты знаешь такого человека – Гомона Аркадия Аркадьевича.

– Даже я его знаю, – хмыкнула Первая, – уникальный персонаж. Из водевиля.

– С Гомоном Аркадием Аркадьевичем я познакомился в одна тысяча восемьсот семьдесят шестом году, – мечтательно произнес дядька Харитон, делая вид, что забыл недавнюю ссору.