Неправильная пчела

Ты чего разлеглась, рассуропилась?

Не тебе стоит дубовая хоромина,

Не тебе подол расшили повиликою,

Не тебя, горюха горегорькая,

Взамуж звал боярин неведомый».

Глина спешила в темноте, ориентируясь по голосу. Она то теряла его, то снова находила. Отражаемый эхом, умноженный в стенах тоннеля многократно, голос стал звучать все сильнее. Вдруг Глина увидела винтовую лестницу, уходящую вверх. Именно туда звала ее песня. Едва успев ухватиться за поручни, девушка почувствовала, как из-под ее ног ушла земля, рухнул вниз пол. Забурлили, заклокотали волны, набегая одна на другую. Невидимая певунья повторяла слова, и Глина, подтянувшись на руках, зацепилась за нижний порожек винтовой лестницы и вскарабкалась на самый ее верх. Увидев наверху массивную крышку люка, Глина попробовала сдвинуть ее плечами и головой. Потом, упершись спиной к поручням витой лестницы, она приложила все усилия для того, чтобы толкнуть крышку. Сначала она не поддалась, но потом потихоньку, со скрипом сдвинулась, и на Глину внезапно хлынул поток холодной воды. Глина вскрикнула от неожиданности.

Она резко села на больничной кровати и увидела, что у изголовья справа стоит Вторая с кувшином воды, а слева – Тим с мелким тазиком. Вторая лила воду на голову Глины, а по волосам капли стекали в тазик.

– Ух, – сказала Глина, мотая головой, – колдуны, чудодеи, мракобесы. Не уморили, так утопить решили?

Вторая кинулась на шею Глине, не отпуская мешающий объятиям кувшин, а Оржицкий сказал:

– Ну, всё. Вернулась.

– Харитон там остался, – мотнула головой Глина. Вторая крепче прижала к себе Глину.

– Так было надо, иначе ты бы не вернулась.

– Где Первая? – отстраняясь, спросила Глина. Слезы Второй намочили ее больничную рубашку.

– Забудь, – попросила ее Вторая, – пусть прочь летит пчела. Пчела без улья.

– Я ее найду, – сказала Глина, – отдохну немного и… Пусть составит компанию Пасечнику.

Оржицкий смотрел на нее округлившимися от ужаса глазами.

Эпилог

– Заходите, гости дорогие, молодые и старые, богатые и бедные, первые и последные, лысые и курчавые, худые и величавые! Мы всем рады: будь ты хоть монгольский татарин, хоть московский барин, хоть в бархате купчина, хоть ямщик в овчине, хоть княгиня в парче хоть все другие вабче! Нынче снежная погодка – к хлебам добрым, а небо под утро было звездным –жди урожая гороха, а коль ветерок поднялся – месяц серебром убрался.

Скоморохи зазывали, хлопали рукавицами, били в бубны, дудели в жалейки. Смеющиеся дети получали леденцы на палочках и пробегали под аркой изо льда и снега внутрь широкого подворья, обсаженного елями и туями. Следом за детишками шли улыбающиеся мамаши и отцы с фотоаппаратами и камерами в руках. Вокруг наряженной елки напротив терема Снегурочки выстраивался хоровод. Шустрые девушки в пуховых платках и полушубках подталкивали и расставляли детишек. Три гусляра ударили по струнам и повели многоголосый перебор.

– Галина Алексеевна! У жар-птицы хвост отвалился, – крикнул запыхавшийся гонец, вбегая в горницу на втором ярусе терема, – Тимофей Андреевич не справляется. Мавра Евсеевна с утра в Москву уехала, китайцев встречать, прямо беда.

Стоявшая у окна и наблюдавшая за уличным представлением румяная брюнетка с венцом вкруг головы, одетая в расшитый мелким бисером и золотыми нитками костюм Василисы Премудрой всплеснула руками.

– Ну, веди, Леонид, посмотрим, что там с хвостом.

Она быстро спустилась со второго яруса терема на первый, где на сцене возился с жар-птицей высокий рыжий бородач.

– Дергали-дергали и додергались! Говорил же им… – виновато развел он руками, показывая на сломанную конструкцию.

Галина Алексеевна оглянулась и сказала сотрудникам:

– Двери закройте в зал, пожалуйста, а сами идите к детям, займите их чем-то до представления.

Актеры и рабочие сцены торопливо выполнили приказание. Оставшись в праздничном зале наедине с бородачом и его детищем, Галина Алексеевна подошла к кукле. Она, не боясь быть замеченной чужим взглядом, прикоснулась к безжизненно лежащей птице и стала водить руками по ее узорчатому хвосту и вышитым перьям, прикоснулась к спине, высокому алому гребню птицы. Дотронулась до бусин печальных потухших глаз. Между пальцами женщины струилась золотая пыльца, то появляясь, то исчезая. Бородач с удовольствием смотрел на работу, не удивляясь тому, как кукла оживает и отряхивается от долгого и мучительного сна, взмахивая крыльями и благодарно наклоняя к туфелькам женщины украшенную гребнем голову.