Неправильный разведчик Забабашкин

Что же касается сопротивления на оккупированных территориях, то о нём я почти ничего не знал. Да, я слышал, что оно вроде бы существовало, и вроде бы где-то когда-то были какие-то диверсии и саботажи. Но насколько масштабными они были — я не представлял и толком ничего об этом не читал ни в литературе, ни в интернете. Возможно, моё неведение было связано с тем, что эти диверсии и атаки не носили массовый характер (в отличие, например, от того же партизанского движения, возникшего на оккупированных территориях СССР), и не причинили сколь-нибудь заметного вреда ни экономике, ни военной мощи Третьего рейха.

Что же касаемо французских акций вне Франции, то про них мне уж тем более слышать не доводилось. Тем интересней было сейчас узнать фактически из первых уст, какими именно диверсиями прославились союзники в фашистской Германии.

А вот судя по задумчивому и собранному виду разведчика, ему от этих акций было явно не по себе. Оно и понятно — у него важная работа, есть планы, есть обычная жизнь, а тут из-за непонятных движений вдруг приходится вносить коррективы. А Центру во что бы это ни стало нужна разведывательная информация. Руководству кровь из носу необходимо точное понимание ситуации в стане противника, потому что именно на разведданных строится стратегическое планирование. А тут нежданчик — из-за каких-то союзников в Берлине возникло напряжение, службы перешли в усиленный режим, и вся эта суета создала ненужные риски для отлаженной и спокойной работы по сбору данных.

Это я прекрасно видел, но всё же вопрос свой не снял, и рыцарь плаща и кинжала на него ответил.

— Да мало того, что они два дня назад уничтожили четверть команды тяжёлого крейсера, включая весь высший офицерский состав вместе с командиром корабля Вильгельмом Меендзен-Болькеном и его помощниками, так ещё и сегодня утром учудили…

— Вы сказали: на корабле? — удивился я, почесав затылок.

«Ёлки-палки, когда же это они успели? Я же приблизительно в это же время там работал и что-то никаких французов я не видел. Неужели так совпало, что я вёл стрельбу с одной стороны города, а французы — с другой?»

Моё задумчивое выражение лица явно насторожило собеседника. Он кашлянул и, подавшись вперёд, негромко спросил:

— Вы что-то об этом знаете?

Я неопределённо пожал плечами. А майор, восприняв мои действия как недвусмысленное подтверждение, насторожившись, повысил голос:

— Товарищ Забабашкин, ради Бога, если вам хоть что-то об этом известно, скажите мне. Скажите, а то я уже всю голову сломал — не могу понять, что здесь забыли французы, и почему они действуют именно так: сначала корабль, а теперь они освободили всех заключённых, которых привезли в вагонах на железнодорожный вокзал.

— А что, у эшелона с пленными тоже французы были? — ещё больше удивился я.

— Были, — кивнул он. — Есть множество свидетелей. Все видели французских гренадёров.

— Гренадёры? Вы уверенны?

— Абсолютно! Говорю же: есть множество свидетелей.

— Ничего себе. Во дела! Где же они там прятались?! Конечно там многолюдно было, когда народ и вагонов вывалил, но никого лишнего с оружием в руках, я там не видел.

Услышав мои слова, разведчик широко распахнул глаза и прохрипел:

— А вы, что, были там сегодня? Вы же говорили, что ничего необычного не произошло, и что просто пришли сюда, потому что вам мешала железная дорога. Сказали, что никакого ЧП не видели!

— Извиняюсь. Я не был с вами полностью откровенен. Не хотел вас расстраивать. Подумал, вы будете недовольны.

— Чем? Чем именно я должен быть недоволен?

— Ну, гм… тем… гм… что я… гм… совершил… э-э… некое… гм… освобождение, не посоветовавшись с вами, — покаялся я, осторожно поглядывая на собеседника. — Поверьте, уважаемый товарищ Живов, в другой ситуации я бы обязательно предварительно обсудил это дело с вами. Но у меня не было возможности связаться — телефона в квартире, где я находился, нет. Да и если бы был, пользоваться им явно небезопасно. Наверняка все телефонные линии под контролем гестапо и спецслужб, да и время поджимало. Пришлось проводить операцию на скорую руку без предварительного планирования.

— О чём, о какой операции вы говорите? — вероятно, что-то заподозрив, тихо произнёс разведчик.

— Об операции по освобождению военнопленных. О какой же ещё? Я провёл её ночью, когда увидел состав с заключёнными. Я боялся, что эшелон уйдёт, и я не смогу его догнать. Поэтому операция была спонтанной. Пришлось действовать по обстановке: уничтожил охрану, освободил военнопленных и ретировался, не привлекая лишнего внимания. Всё!

— Всё?! — прохрипел коллега.

— Да, — подтвердил я.

— И всё это вы сделали один?

— А с кем ещё? Помощник, конечно, не помешал бы, но где его взять? Пришлось отрабатывать по целям одному.

Разведчик отшатнулся, ошарашенно глядя на меня во все глаза, а затем, снова подавшись вперёд, покосился на дверь и прошептал:

— Как это — отрабатывать по целям? По каким? Кого вы «отработали»?

— Немецкую охрану поезда, разумеется. Кого же ещё? А что касается вашего вопроса, скажу, что, пока вёл огонь, никаких участников сопротивления, и уж тем более французского, я не видел. Да и когда вагоны открывал — тоже никаких французов там не было. Была пара военнопленных, которые по-французски говорили, ну, их я тоже освободил, и на этом всё.

Разведчик поднялся, посмотрел на потолок, вполне вероятно, прошептал молитву, а потом, резко повернувшись ко мне, зашипел:

— Но зачем вы это сделали? Вы же раскрыли себя! Подвергли опасности и себя, и всех нас! Ради чего?!

Ну что я мог на это ответить? Сказал, как есть:

— Потому что твари везли людей в концлагеря. Я не мог отвернуться и пройти мимо этого. Уничтожив охрану, я освободил людей. — Увидел, что разведчик хочет что-то сказать, но не дал ему этого сделать, перебив его: — Я прекрасно понимаю, что часть освобождённых пленников поймают, а другую — при поимке, возможно, убьют. Но, на мой взгляд, лучше жить гордо, чем умереть в печи крематория как бессловесный раб. Без меня они были бы обречены. Кто захотел — тот сбежал. Кто не захотел — остался в вагонах. Я дал людям шанс.

Моя речь, вероятно, разведчику не понравилась. У него наверняка был вагон и маленькая тележка доводов против моего поступка, но разница между нами была в том, что у меня в багаже было знание о том, что именно делали немцы с пленными на этой войне, а у него — нет. Он мог попросту не обладать той жуткой информацией, а значит, не мог понимать и всей глубины моего поступка.

Однако следующий вопрос, который он мне задал, поверг в шок уже не его, а меня.

— А с чего вы, товарищ Забабашкин, вообще взяли, что там были военнопленные?

Этот вопрос в мгновение ока выбил меня из колеи. До этого момента я был готов спорить и доказывать до хрипоты, что поступил правильно. Но теперь я растерялся.

— То есть? — наконец пробормотал я.

— А то и есть, не военнопленные там были, а обычные уголовники-рецидивисты: убийцы, грабители, разбойники. И всех их, вы, товарищ Забабашкин, выпустили на свободу.

— Э-э, упс…

Глава 7 Непонимание

— Как вы сказали: упс? Вот вам и упс! Вы освободили отпетых бандитов! — Нахмурив брови покачал головой Живов. — Их везли на тяжёлые физические работы, так сказать — на перевоспитание. Но не довезли. Вы всех их освободили. Представьте, что теперь будет твориться по всей округе.