Неприкосновенный запас

В тот день, с которого началась эта необычная военная история, все было так же, как и в другие дни. Мы отстрелялись. Опустили стволы орудий угол места "ноль". Даже успели накрыть свои пушечки маскировочными сетями.

И тут дежурный связист крикнул:

– Корбута на КП!

Я побежал вниз, на ходу поправляя ремень.

В командирской землянке горела слабая лампочка от аккумулятора, и со света я не видел командира, только предполагал, где он находится, и в темноту выпалил:

– Товарищ старший лейтенант...

Но командир перебил меня:

– Здесь старший начальник - полковой комиссар.

Я растерялся: на нашу батарею редко заглядывали гости, да еще в таком большом звании. Но я поборол замешательство, приложил руку к виску и снова в темноту произнес:

– Товарищ полковой комиссар...

– Подойдите поближе, - из дальнего угла послышался низкий, немного сдавленный голос.
– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

Я уже привыкал к полумраку. И постепенно увидел полкового комиссара, сидевшего на топчане: невысокого роста, краснолицый, бритоголовый, с маленькими внимательными глазами, которые испытующе смотрели на меня, словно хотели узнать обо мне нечто такое, о чем я и сам не догадывался.

– Садитесь!

Я опустился рядом с ним на краешек топчана, словно получил не приглашение, а приказ сесть.

– Чем вы занимались до войны?
– спросил полковой комиссар.

Вопрос был для меня таким неожиданным, что я замешкался, словно не мог сразу вспомнить, сомневался.

– Работал балетмейстером, - наконец ответил я.

Слово "балетмейстер" прозвучало для меня как позывной далекого, бесконечно дорогого времени. Я сразу вспомнил Аничков мост с четырьмя неукротимыми конями, Дворец пионеров, сцену и "Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса...".

Вот "тачанка"-танец вырывается из-за кулис на необозримый простор сцены. И всем сидящим в зале начинает казаться, что они тоже мчатся следом за тачанкой. Давай, давай! Пулеметная тачанка - все четыре колеса! Нет никаких колес - есть ребячьи ноги, тоненькие, проворные, гулкие. Они и колеса, они и подковы. Четыре коня вразлет. Гей, гей!

Я еще не военный, а уже командую. Я стою за кулисами, рука вытянута, сжата в кулак. Раз-два! Быстрее! Легче! Легче! Раз-два! Я вижу только руки, ноги, плечи, глаза. Из них я создал тачанку, в которую все поверили.

Исчезли канделябры, пропала лепнина дворцового потолка. Кресла превратились в седла. И вот уже синеет окоем. Над головами плывут облака, небольшие, серые, похожие на разрывы снарядов. Ветер гонит поземку пыли, оркестр звучит как бы издалека, отстал от тачанки. А она, моя танцевальная тачанка, оторвалась от земли и летит навстречу облакам, похожим на разрывы...

В это время снаружи грохнуло, и мои воспоминания оборвались. С бревенчатого потолка посыпалась земля, а лампочка, подвешенная над столом с полевым телефоном, закачалась.

– Близко шарахнуло, - произнес комбат.

Однако это не отвлекло полкового комиссара от его мыслей.

– Вы нам нужны, - сказал мне полковой комиссар.
– Мы решили создать при политотделе танцевальную группу.

– Разве сейчас до танцев?
– тихо спросил я.

Маленькие глаза полкового комиссара впились в меня:

– Люди устали. Им нужна разрядка. Танцы нужны как хлеб, как воздух. Да что я вам говорю, - полковой комиссар ударил себя ладонью по колену, вы же сами это знаете, сидя на вашей дамбе... В блокадном Ленинграде люди ходят на концерты в филармонию. Для забавы? Для развлечения? Для того, чтобы жить!

Взрывной волной распахнуло дверь. Комбат выругался и сам пошел затворять дверь. В другое время это сделал бы дежурный телефонист. Этот телефонист - помню, фамилия его была Афонин - изо всех сил делал вид, что не слушает наш разговор, но время от времени не выдерживал и бросал любопытный взгляд то на полкового комиссара, то на меня и удивленно пожимал плечами.

– Поедете со мной, - решил полковой комиссар.
– Разыщите в частях бойцов, умеющих танцевать. Подготовьте программу. Идите собирайтесь...

Он сказал: "Идите собирайтесь", а я продолжал сидеть, ошеломленный таким неожиданным поворотом дела.

– Корбут, ты что!
– прикрикнул на меня комбат.
– Тебе же приказали...

Да, да, мне приказали. Я балетмейстер, но я и солдат. Я солдат, но и балетмейстер.

Я вскочил. Пробормотал:

– Разрешите идти?
– И направился к двери.

Когда артобстрел кончился, мы с полковым комиссаром двинулись в путь. Я впереди, комиссар за мной. Я шел быстро, высоко поднимая ноги, которые вязли в снегу. Комиссар старался не отставать, но я слышал, как тяжело он дышал.

Неожиданно над заливом послышался как бы щелчок и нарастающий вой летящей мины. Я раньше комиссара понял, что это мина, крикнул:

– Ложитесь!

И сам первый бросился в снег.

Мина разорвалась метрах в ста от нас, но осколки прошипели совсем близко.

Нам едва удалось пробежать метров двадцать, как правее нас одна за другой разорвались три мины. Один осколок уткнулся в снег прямо у наших ног.

Мы лежали рядом. Я слышал тяжелое дыхание полкового комиссара. Он повернулся ко мне и вдруг подмигнул. Как-то не по-военному подмигнул. Я воспринял это как установление доверительных отношений, снова подумал о задаче, которую он поставил передо мной, и, повернувшись к нему, заговорил быстро и горячо:

– Товарищ полковой комиссар, ничего не выйдет с танцами... Я твердо усвоил, что на войне все должно быть настоящим. И танцоры нужны настоящие, профессионалы. Не эрзацы. Со школой, с опытом. Иначе не получится передыха...

– Где я возьму вам профессионалов?
– глухо спросил комиссар.

Я не знал. Я теперь знал, как выскакивать по тревоге на мороз, как половчей подхватить снаряд, как установить взрыватель, чтобы снаряд разорвался под желтым брюхом фашистского самолета. Знал, где лежит мой обмылок, мой котелок и ложка... Знал, как пыжевать орудие огромным шестом-банником...

Но полковой комиссар ждал ответа, и я, лежа рядом с ним на снегу, сказал:

– Может быть, в Ленинграде поискать... Там много коллективов.

– У вас родные в Ленинграде?
– Полковой комиссар внимательно посмотрел на меня.

– Никого у меня нет... И дома нет - разбомбили.

Неподалеку грохнули две мины.

– Простите, - сказал комиссар. И через минуту: - Поедете в Ленинград. Найдете танцоров, каких вам надо.

3

На мне шинель, надетая поверх ватника, стеганые штаны, валенки, подшлемник. В кармане у меня командировочное предписание: пропуск в Ленинград. Я еду туда поездом. Маленьким поездом, удобным, чтобы уходить из-под обстрела. Паровоз и один вагон.