Нерозначники
Шрифт:
Вскочил Илья да и кинулся в другую комнату. Елим как раз возле печки толкошится, дровишки в топку подкладывает. Увидел он Илью да и посмеялся, привечая:
– - Эхма, проснулся, найдёныш. Ох и силён ты, поболе суток проспать!
Ильёй поначалу-то, конечно, смятение овладело, а потом -- ничего, отошёл. Ну и давай выспрашивать, куда это его занесло. Удивился, само собой, узнав, что его егеря в лесу в беспамятстве нашли, и ещё пуще на старика с расспросами напустился. Сказал тот, что знал, и повинился:
– - Сказывал Михей, что твой рюкзак и лыжи в лесу остались. Обещался принесть,
– - Да не было у меня никакого рюкзака, -- удивился Илья.
– - Да и не охотник я.
– - Ну, как же...
– - улыбнулся в бороду Елим.
– - А ружьё твоё...
– - глянул он в уголок, где двустволка Ильи стояла, а там и нет её...
– - Странно...
– - поскрёб затылок старик.
– - Можа, с собой прихватили?.. Да нет вроде, со своимя пошли...
Илья и посомневался, в своём ли старик уме, а Елим и сам озадачился.
– - Ну-ка, -- говорит, -- пойдём глянем...
– - и в сенцы Илью повёл. Решил, слышь-ка, охотничье снаряжение найдёныша показать -- тулуп его справный, унты на оленьем меху, нож нанайский, патронташ и другие вещички, без которых охотнику никак нельзя.
– - Ничего не понимаю...
– - вовсе растерялся Елим.
– - Туточки всё лежало. А это чьё?
– - и на сапоги чёрные, с меховым подкладом, и на куртку замшевую показывает.
– - Вот это моё, а... может, вы перепутали?..
– - Можа, и перепутал, -- вдруг согласился старик, а в мыслях догадался: "Верно, опеть лесовины энти чудят. Эхма, неспроста энто всё..." И уж по-другому на Илью глянул, с интересом так-то.
Потом успокоил чуть гостя.
– - Обещались егеря машину за тобой прислать. Так что гостюй у меня пока. Чай, не торопишься?
Илье хоть и в новину показалось в деревне побыть, а всё же не больно-то обрадовался.
– - Ладноть, не горюй, -- успокоил его Елим.
– - Ежели завтрема к обеду не объявятся, то сам в Канилицы отвезу.
* * *
После того случая в ресторане, Инесса вовсе не убоялась бесовской силы и выгнала Талю с работы... Вдовесок ещё такого наговорила, что Таля, когда слушала, дара речи лишилась и засомневалась, в своём ли уме Инесса Викторовна... Проплакала, конечно, всё утро, а на следующий день новая напасть свалилась. Пришла Лена и рассказала, что через сродственников пасечник Степан передал: мол, плох вовсе Елим, хвори старческие свалили... Словом, надобно в деревню ехать.
Таля без всякого и собралась, и к вечеру они уже в Канилицы выехали. Какой-то доброхот, знакомый Лены, вызвался их на своей машине отвезти... Довёз справно, никакая неёла не прилучилась, и тут же обратно в город укатил. По дороге и слова не проронил. Лена так его и представила: дескать, немой он. А по всему видно было, что необычный человек...
В деревню поздно, почти ночью, приехали ну и решили к Елиму утром идти. Поначалу-то хотели пасечника Степана просить, чтобы к Елиму отвёз, а того дома не оказалось. С утра он в город уехал и, видно, у сродственников гостевать остался. Когда вот теперь назад возвернётся? Вот и надумали пешком через болото править. Путь, конечно, не близкий, а за два -- три часа на
лыжах запросто дойти можно.У Мираша вовсю празднество шло, когда от Леки Шилки весточка пришла. Уведомила она по мыслительной связи, что Талю в Канилицы доставила, а саму, дескать, не ждите. Не схотела, вишь, на праздник вернуться. И то верно, как узнала она, что Таля по хлопотам обережников работы лишилась, ну и рассердилась.
Только услышала Лема новостишку, тотчас же незаметно вышла из гостиного зала и что есть духу в Канилицы припустилась. Очень ей, знаешь, захотелось Талю смотреть. Правду ли говорят, что красивая она, ну и так, зазнакомиться тайно... Скоренько прилетела и возле дома Ленки-плясуньи приземлилась. Окна тёмные, самая ночь. По всему видно, спят в доме. Ну а Леме это и надобно. Через стены тишком прошла -- сторожится, как может: Таля-то, конечно, не увидит, а Лека Шилка может и не в скудельном теле быть... Ни к чему к ней на глаза попадаться, расскажет потом ещё всем...
В одной из комнаток и нашла Талю. Спит она себе тихонько. Хоть и видно, что тревожится во сне, а всё равно лицо не хмурое и точно свет от него.
Долгонько, слышь-ка, Лема на Талю смотрела так-то. Сама обмерла будто и пошевелиться не может. Потом судорожно вздохнула и знобко сказала всего лишь одно слово:
– - Красивая...
– - голову понурила, повернулась в растерянности и пошла, пошатываясь. Хвост за ней поволочился, потянулся безвольно, вовсе обмяклый стал и опять всю пышность потерял.
Не в себе и вернулась в дом Мираша. В гостиную вошла, а никто и не приметил, что она куда-то отлучалась. Сразу она отозвала Юльку в сторонку и взмолилась слёзно: научи, дескать, лицо человеческое ладить, и чтоб хвоста не было, и всё как у людей чтобы, а тело самое красивое, звонкое, как у тебя...
Юля помялась, конечно, спрашивать стала, отчего у верховных такую способность не переняла. Там, дескать, учителя дошлые, всякую тонкость знают.
Ну, Лема и призналась:
– - Запретили они мне почему-то в человечье тело оборачиваться. Мне раньше и не надо было, а вот теперь приспичило...
Юлька враз руками замахала.
– - И думать, -- кричит, -- не смей! Раз верховные так решили, значит, в том и мудрость великая.
Лема всё же не отстаёт и уж вовсе со слезами к Юльке подступилась. Та посмякла немного, слабо отмахивается: мол, боюсь я, прознают ещё и во всяком разе накажут.
Уговорила Лема всё-таки.
– - Я про тебя никому не пробулькнусь, -- заверила она.
– - А еслив чео, скажу, что тайком узнала, подглядела случайно да слова заветные ненароком услышала.
Ну и стала Юлька Лему премудрости всякой учить. Не всякую подробность, конечно, передала, побоялась, вишь, что Лемка краше её получится...
Красивей не красивей, тут на всякий глаз не угадаешь, однако другая вовсе девка случилась.
До этого Лема себе тело ладила -- вовсе без понятия. Плотного, стало быть, сложения, и ноги уж больно крепкие, с запасом. "Широкие лапы устали не знают", -- говаривала она. А тут Юлька сказала, что "это вовсе никуда не годится..."
– - Мы тебе такие тормашки сладим, -- заверила она, -- все от зависти лопнут!