Нерозначники

– - Там, -- сказал он в заключение, -- в лесу его рюкзак и лыжи остались. Поутру завтрема сходим, заберём... Чего там, в рюкзаке, не стали смотреть. Напугались, что и говорить. А набит битком чем-то, и чижёлый такой!..

Хлебнул ещё да и вовсе понёс:

– - А вы что энто так напугались? А-а-а, вона чего -- человечка пожалели. Нашли из-за кого переживать... Человеки эти, они вообще на Земле не главные. Самые главные -- птицы, об этом все знают. Потом други звери. А человек в третьем десятке, а может, и ниже даже: никто ж не считал... Об этом ещё наш учёный Менделеев сказал: чем сложней атом, тем устойчивости и проку в нём меньше... Одно яркообразие!..

Никто его не слушает, а он говорит, говорит, несуразицу плетёт, не умолкает. Потом замолк всё-таки: всю бутылку выглохотал, сон его и сшиб.

...Илья всё также в бреду мечется, огнём пылает. Только мычит: гы-гы, гы-гы, и воспалённые глаза таращит. Дал ему Елим отвару испить, бедолаге и полегчало вроде как, сразу крепким сном уснул. Порадовался старик за свои травы, решил целильный состав на заметку взять. Откуда ему знать, что это и не травы вовсе, а Лема-волчица постаралась, да ещё Мираш подсобил, подпитал Илью силой чудодейственной.

Ма-Мар рассказал Елиму о себе всякую подробность, ничего не потаил... Ну, там всё как и есть: мол, новый егерь он, Матвей Марович Вершаков, заместо Михея прислали лесное хозяйство вести. А того, стало быть, снимают со службы. Так-то на пенсию отправили, а на деле -- метлой помели. Лопнуло, дескать, у начальства терпение. Что уж говорить, давно про Михея худые смутки ходят. А в последний раз приехали к нему с проверкой, а он и лыка не вяжет. Какой с него работник?

А Михей будто услышал, что про него разговор, захрапел громко, посуда на столешнице ажно в пляс пустилась. Сердыш беспокойно заёрзал на коврике, заскулил.

– - Чевой-то это его так разобрало?!
– - подивился Елим.
– - Сроду не слышал, чтобы он так храпел. Чудно, право...

– - Может, это у тебя, Елим, настойка такая чудодейственная?
– - пошутил Матвей Вершаков.

Елим смутился и разговор в прежнее русло вернул.

– - Да я этого широкорота тожеть трезвым не видел, -- поддержал он.
– - Куды его в егеря ставить? Никудышный работник, конечно! Браконьеры эту его слабинку крепко знают. Денно и нощно зелье ему волокут. Буркалы зальёт, и дела ему нет, а те и пакостят. Зверя и птицу сколь губят! Да он и сам поважает, главное -- чтоб в рюмке не переводилось. Значит, говоришь, убирают его завсем?

Матвей кивнул.

– - Вот и ладноть, хоть зверушкам полегше станет. Мы тут тоже сложа руки не сидим... Отваживаем потихоньку охотников. Сердыш вот не одного пужнул... Волчатник теперь...

Сердыш услышал своё имя, поднял голову и посмотрел умными глазами.

– - Пить, поди, хошь?
– - Елим набрал в кружку воды и перелил её в пустую миску.

Потянулся Сердыш, держа мордаху чуть набок, и стал, сбиваясь, лакать.

– - Пей, пей, волчатник, я ишо принесу, -- Елим погладил собаку по лохматой голове.
– - Сначала водицы; она лучший лекарь, она силы даст. Крови многонько потерял -- вот чтоб всё выпил. Эхма, прямо лазарет у нас в доме открылся... Оно и так: беда не приходит, значит, одна.

Сердыш пил, пил и вот уже зашаркал языком о дно малированное.

– - Вот и молодец, молодец, -- Елим поднялся.-- Сейчас и поесть дам. Куда я без него?
– - обратился он к Матвею.
– - Стар я ужо, а с подточенной дресвой многонько не набегаешь.

Потемнело, и в избушке сумеречно стало. Елим зажёг две керосиновые лампадки. Одну возле Ильи, а другую на стол возле Матвея поставил. Проходя, в сенцах Михея осветил. А тот расправился, развалился, руки и ноги разметал на полу и храпит во всю мощь. Ершистая бородёнка топорщится, сотрясается от могутного швырканья. Вот поди ж ты, в тщедушном тельце и такая силища заключена...

– - Эхма!
– - опять подивился Елим и нахмурился, вспоминая, как Михей чудил.

Матвей хотел Михея на кровать перетартать, а Елим воспротивился.

– - Пущай здесь в холодке пропойца валяется, быстрей очухается, -- сказал он.
– - Да и куды храпуну такому в одной комнатке с охотником нашим лежать, тута ему самое и место.

Елим с Матвеем долгонько ещё разговаривали. Старику всегда в радость с новым человеком побеседовать, а тем более Матвей впервые в этих местах оказался, всё-то ему знать надо по егерской своей службе... Так вот далеко за полночь разговор и затянулся.

Только Елим и Матвей уснули, Михей тихо поднялся -- трезвёхонький вовсе -- и в комнату прошёл, где Илья лежит. Оляпка проснулась, глухо взрыкнула и замолчала сразу -- Елима с Сердышём и гостя побоялась разбудить понапрасну.

Подошёл Кит к кровати -- и уж не в скудельном теле, -- зрение себе тонкое сделал и давай причитать:

– - Лемушка, выходи скорей. Домой нам надо, бежать отседова...

Яркий комочек -- Лема-живика дрогнула чуть, а не подалась из тела, на месте осталась.

– - Не пойдёшь, что ль?
– - со страхом спросил Кит.
– - А можа, не пускает?

Комочек мигнул немножко: не пойду, мол, не могу...

– - Не наше это дело, Сыромашка,-- принялся наставлять Кит.
– - Нам за лесом смотреть надо. За животинкой дозор у нас. Вот коли этот человек сам бы в беду попал, то мы его спасти должны. И разговору нет. А тут, пойми, ворошители чего-то удумали, и мы под расплатицу попасть можем. Зачем нам в ихне дело влезать? Не надо нам это. Зачем? Каждый своим делом заниматься должен. Так что давай не дури, выходь оттедова.

Живика мигнула: дескать, правильно всё... а сама -- ни с места.

Кит видит: никакие доводы не помогают, ну и на хитрость пустился.

– - Ты за этого человечка уцепилась, а мороз-то страшенный! Знаешь, сколь без тебя животинки сгибнуть может? И я тут ещё с тобой время теряю. Человека ей жалко... А лесу порон от этого какой?

Живика замигала быстро-быстро, будто растерялась всё одно, и чуть было с места не подалась, но удержалась.

Редко это с ним бывает -- озлился Кит.

– - Чего встала-то?!
– - закричал он.
– - Прилипла, что ль?! И дался же ей этот человек! Их там в городе -- мильёны! Пойди их там всех пожалей! Дура ты, одним словом! Связался с тобой!

Лема-живика сошла с места и поплыла по органам телесным, и мигать перестала, словно не захотела больше Кита слушать.

Кит постоял ещё чуть возле кровати, а потом для себя и решил: дескать, не отпустила Лему человечья живика, не пустила. Кабы не она, уж непременно бы Лемка вернулась. Всё же утра решил дождаться да и ушёл спать.