Несломленный. Находим силы, падая в бездну. Практики исцеления для тех, кто пережил психологическую травму

В состоянии шока и с красными заплаканными глазами я каким-то чудом добралась до дома, по пути сотрясаясь всем телом от потрясения. Все, о чем я могла думать, это хохот моей подруги – задорный, легкий, заразительный. Я больше никогда его не услышу. Мне показалось, что даже воспоминания о ее смехе ускользают от меня. Задорный, легкий… Стоп, а какой еще? От потрясения у меня кружилась голова. Я уселась за кухонный столик и открыла список произведений Эмерсона.

Эмерсон известен тем, что докопаться до сути его текстов очень трудно, и это эссе не исключение. Оно начинается так: «Где мы находимся? В череде событий, где ни начало, ни конец нам не известны, и нам кажется, что их нет вовсе.

Вот мы очнулись и оказались на лестнице. Внизу ступеньки, и вроде мы по ним поднялись, а вверх уходят еще ступеньки, которые тянутся так высоко, что скрываются из виду». [34] Я прочитала это эссе один раз, два, и пять, и семь, и, похоже, так и застряла на этих строчках. Видимо, профессор решил, что эссе поможет мне осознать утрату подруги, но оно показалось мне пустым, холодным, жутким. Когда я его читала, я так и представляла, будто стою на этой лестнице и не понимаю, как я здесь оказалась, откуда я иду и куда. Мне не хватало контекста. Я никак не могла понять, о чем говорит Эмерсон, и подумала, что было бы неплохо выяснить, почему он это написал. Поэтому я начала читать его дневники.

34

Ральф Уолдо Эмерсон. Эссе и лекции (Essays and Lectures; New York: Viking Press, 1983; 471).

Запись от 28 января 1842 года: «Вчера вечером, в пятнадцать минут девятого, мой малыш Уолдо ушел из жизни». [35] Это единственная запись на странице, остальное пространство пустое. У меня даже дыхание перехватило.

Вот и контекст: утрата. Уолдо, сын Эмерсона, умер в пять лет от скарлатины. Тот самый Уолдо, которого он называл «мой малыш». Тот самый Уолдо, о котором Эмерсон писал: «Я видел, как бедняжка подошел к кустику фиалок в лесу, опустился на колени, вдохнул их аромат, поцеловал их и ушел, так и не сорвав». [36] Тот самый Уолдо, который «испустил свой последний невинный вздох, словно птичка». [37]

35

Ральф Уолдо Эмерсон. Дневники (Journals of Ralph Waldo Emerson: With Annotations; New York: Reprint Services Corporation, 1911; 150).

36

Эмерсон. Дневники, 157.

37

Эмерсон. Дневники, 151.

Эмерсон писал скорбь. Он не просто писал о скорби, он писал скорбь.

И тут фрагменты эссе ожили и начали обретать смысл. В одной непростой фразе, которая долго крутилась у меня в голове, Эмерсон замечает, что самая неприятная часть человеческого бытия – это «эфемерность и непостоянство всего сущего, из-за чего все, что нам сильнее прочего хочется удержать, то и дело от нас ускользает, словно песок просыпается сквозь пальцы». [38] Когда я рассмотрела этот отрывок через призму горя, смысл стал понятнее: самое прискорбное в человеческом существовании – пытаться что-то удержать, хоть оно и ускользает у нас из рук. Мы созданы для того, чтобы пытаться хоть что-то удержать, а мир все ускользает и ускользает от нас.

38

Эмерсон. Эссе и лекции, 473.

Ох.

Эта фраза напомнила мне прекрасную строчку из «Экзаменов по эмпатии» писательницы Лесли Джеймисон: «Корневая система утраты радиально и ризоматически [39] разрастается по всей почве моей жизни». [40] Она описывает свое собственное восприятие, однако оно верно для нас всех. Все мы опираемся на корневую систему утрат. И если верно, что других людей нам никогда не удержать, то верно также и то, что им не удержать нас. Когда мы кого-то теряем, нас тоже теряют. Неудивительно, что Макс заговорила о песочных часах. Неудивительно, что песок, как ей кажется, сыплется слишком быстро.

39

Ризома – неупорядоченная, хаотичная связь между разнородными элементами. – Прим. ред.

40

Лесли Джеймисон. Экзамены по эмпатии. Эссе (The Empathy Exams: Essays; Minneapolis: Graywolf Press, 2014; 5).

Хоть это и звучит противоречиво, но именно корневая система утрат определяет нашу связь друг с другом и делает ее возможной.

Профессор дал мне это задание, потому что увидел, что я очнулась на той самой лестнице из эссе Эмерсона, и хотел, чтобы я знала, что я не одинока. Я и должна была там оказаться. И мое горе разделяют все – мы все всегда проходим через это.

За пять или шесть сессий Макс начала замедляться и постепенно рассказала мне о том, что произошло. Другом, которого она потеряла, она очень дорожила. Его звали Пол, и они подружились еще в четвертом классе. В их отношениях с самого начала присутствовала некоторая драма. Спустя год после того, как они познакомились и стали лучшими друзьями, семья Пола переехала. Макс очень горевала. Она писала о нем в своем розовом дневничке с замочком. О том, что она, наверное, его любит. О том, как она злится на его отца за то, что тот получил работу в другом штате. О том, что она никогда не переживет эту утрату и никого больше не полюбит так сильно. Вопреки всем ожиданиям, два года спустя Пол вернулся.

– Вы когда-нибудь про такое слышали? – спросила Макс. Она подалась вперед, чтобы подчеркнуть, что так не бывает, а я вижу перед собой шестиклассницу, которая задает тот же вопрос маме за ужином.

Я отвечаю про себя: нет, никогда. Я сотню раз слышала истории о том, как люди находят друг друга спустя много лет, приезжают на встречу выпускников спустя два развода и с пятью детьми, или, уже овдовев, находят друг друга в соцсетях. Но я ни разу не слышала, чтобы через два года после переезда ребенок вернулся туда, где живет его лучший друг.

Они дружили семнадцать лет, и вот в один прекрасный день Пол вышел на утреннюю пробежку и больше не вернулся. Его разыскивали несколько дней. Работали поисковые отряды, люди пересылали сообщения в соцсетях. А потом его опознали – в городском морге. Он упал, ударился головой и умер мгновенно. В двадцать восемь лет.

Немыслимо.

Потеряв лучшего друга, Макс начала терять и себя. У нее завязался роман с коллегой – опасная связь, которая могла стоить ей и брака, и работы. Затем, поддавшись эмоциональному импульсу, она сменила работу и переехала. Оказалась в центре еще одного служебного скандала. Развелась. Снова начала ходить на свидания. Влюбилась. Забеременела. Снова начала изменять.

На одной из сессий Макс согнулась пополам и обхватила голову руками. Она выглядела совершенно измученной. Она сама не могла понять, что с ней.

– Я и сама не хочу этого делать. Какого черта со мной происходит?

– Похоже, Макс, что вы пытаетесь перестраховаться. Репетируете утрату. Вы боитесь вкладываться во что-то одно, поэтому мотаетесь по разным штатам и распыляетесь на несколько работ и на несколько отношений сразу. Что-то внутри вас, похоже, заставляет вас это делать, словно это дает вам какую-то страховку, своего рода гарантию. Если вас нигде нет, значит, и заблудиться вы тоже не можете. Если вы ни к чему не привязываетесь, значит, вам нечего и терять.

Она побледнела и уставилась на меня с открытым ртом.

– Вот оно что. Точно!

И тут она заплакала.

Из-за утраты Макс стало очень одиноко, и в каком-то смысле она и правда одинока. Но она сама выбрала это состояние. Она стала распыляться на столько разных вещей одновременно, что больше не может снова собраться в нечто цельное. И в то же время в этом она совсем не одинока. Нас всех беспокоит эта идея фикс. Стоит столкнуться с утратой, как все остальные отношения тоже оказываются перед угрозой возможной утраты. Некоторым удается игнорировать это лучше других, но факт остается фактом, хотим мы того или нет.

Травма утраты и мозг

Теперь вам, возможно, интересно, как такая утрата воздействует на мозг и как она соотносится с реакцией на травму. Если коротко – все это связано. В утрате уже содержится потенциал для травмы, но иногда мы ее таковой не считаем. Подозреваю, что причина в старом определении. Помните, в руководстве травму определяли как «нечто выходящее за рамки нормы»? Поскольку утраты неизбежны и в жизни их будет немало – и одни из них ожидаемы, а другие внезапны – мы не склонны считать их травмирующими. Либо мы отличаем утраты, способные нас травмировать, от тех, которые не способны.