Невеста

— Частично в Карелии, частично где-то в Европе. Мне здесь не по себе, все чужое.

— А теперь?

— Теперь мне есть с кем говорить на русском, и есть чем заниматься.

Я прикладываюсь к его плечу, утыкаюсь носом:

— Отель в Карелии обязательно продавать? Там такие красивые виды на северное сияние.

— Зачем он нам, если ты больше не путешествуешь?

Прыскаю.

— Точно. Ни за что!

— Нам нужно тихое, незаметное место. Без лишних глаз. Просто жить. И заниматься своим.

— Звучит как идеальный план.

***

Остаток вечера я провожу в его мягкой рубашке — она достаточно длинная, чтобы чувствовать себя защищённой. А еще тепло от ткани будто бы держит в целости. На прогулку с детьми и Кирой не нахожу в себе сил переодеться, лишь дополняю образ леггинсами и кроссовками.

Впятером мы долго дышим свежим воздухом. Кира, немного ошалев от происходящего, носится как угорелая. Новая местность, чужие запахи. Медведица никогда не выезжала настолько далеко от дома. Но она бодрится: рядом ее Адам, а значит, со всем можно справиться.

Дети стараются не отставать от акиты и так сильно выматываются, что после ванны и ужина заваливаются спать в обнимку, обмякшие и сладкие.

Пока Давид говорит по телефону, я успеваю умыться, но так и не могу себя заставить расстаться с его теплой рубашкой.

Когда он заходит в спальную, я сижу на кровати, и массирую икры кремом.

Останавливается в дверях, прислоняется плечом к косяку.

— Что? — спрашиваю я, не поднимая глаз. Знаю, что смотрит. — Ты разве не устала? — Его голос ниже обычного, мягкий, как кашемир. — Почему не спишь?

Кончики пальцев начинают покалывать.

— Вообще-то я не устаю от тебя.

Не знаю, сколько должно пройти времени, чтобы начать уставать. Он усмехается, закрывает за собой дверь. Не торопится. Мы много занимались любовью в эту поездку. Бешено, рвано, до дрожи. Но сейчас всё иначе.

Он прикасается взглядом, прежде чем коснуться телом. Будто заставляет себя терпеть, и я захлебываюсь его предвкушением. Замираю в ожидании. Я заканчиваю с кремом, поджимаю ноги. Лампа отбрасывает мягкий свет на белые простыни. Давид проходит мимо, снимает рубашку, вешает на спинку стула.

Молчит. Я — тоже. Между нами натяжение — не как струна, а как густой воздух, которым тяжело дышать.

— Ты нарочно так села? — спрашивает. Я киваю:

— Чтобы ты увидел. Он приближается, и его лицо оказывается совсем рядом. — Я всегда тебя вижу, — произносит в мою шею, туда, где тонкая кожа, по которой прокатывается вибрация.

Сначала Давид прижимает губы к ключице, будто здоровается. Потом к плечу. Затем — ниже. Всё это через ткань рубашки, которую медленно расстёгивает одной рукой. Второй обхватывает меня за талию — намеренно крепко, и я ахаю от неожиданности.

Вздрагиваю, когда обводит языком линию между грудями, но не касается сосков. Дыхание учащается.

— Дава… Быстрее. — Потерпи.

Накрывает ладонями бёдра, притягивает к себе и позволяет сесть сверху. Мгновение — и мы смотрим друг другу в глаза.

Я скольжу по нему сначала медленно. Настолько медленно, что сама схожу с ума от мучительно ласки. Он не двигается — позволяет всё. Как будто любуется. Выжидает.

Мы словно только сейчас начинаем верить, что не исчезнем друг у друга. Что можно не хватать жадно, а чувствовать по сантиметрам.

Удовольствие почти болезненное. И только когда я начинаю дрожать от внутреннего жара, Дава берёт подбородок рукой и фиксирует. Целует в губы. Глубоко. Жадно. Он просто целует, а я сгораю. Ускоряюсь мгновенно до максимума. Теряюсь. Хочу его. Обнимаю крепче. Влюбляюсь снова. Хочу. Еще. Каждое движение — признание. Каждый его вздох — отклик по моей коже.

Когда я теряю темп, он перехватывает. Поворачивает. Прижимает к матрасу. Он снова внутри. Глубоко. В каждом моём изгибе. В каждом «да», которое я выдыхаю, кусая губу, чтобы не закричать и не разбудить детей с акитой.

Я отчаянно поощряю каждое его движение. Обнимаю его изо всех сил, вжимаюсь в его тело, и крепко зажмуриваюсь от удовольствия и счастья. Мы сходим с ума — спокойно и предельно чувственно. Заканчиваем почти одновременно. Молча. Только дыхание. Только руки. Только взгляды, как будто всё только начинается.

Потом — тишина. Он лежит рядом, не отпуская. Накрывает меня рукой, как пледом. — Я с тобой. Всегда. — говорит он. — Больше никаких глобальных ошибок. — Верю. — шепчу искренне. А потом улыбаюсь: — Завтра утром я буду готова ехать с тобой в Тоскану. Не сомневаюсь, там мы найдем новым дом. Нам будет здорово.

Он тоже улыбается.

Эпилог

Некоторое время спустя

Мы почти никогда не закрываем окна.

В доме пахнет печеньем, розмарином и чем-то ещё — неуловимым, но родным. То ли морем, которое видно с террасы, то ли счастьем, которым пропитались наши стены.

Рома командует в саду, Ярослав кричит за компанию. Они всемером, вместе с соседскими детьми, раскатывают старую деревянную телегу по дорожке между оливами. Смеются, спорят, кто будет главным.

Следом за ними успевает Кира, искренне наслаждаясь игрой.

Давид наблюдает с крыльца, прищурившись от солнца. Обычно он носит белую рубашку, и в ней как никто похож на человека, который никогда не знал ни боли, ни крови, ни темноты.

Иногда на меня накатывают воспоминания, и сердце сжимается. Тогда я просто подхожу, беру его за руку. Я одна знаю. Мы оба знаем.

— Кто бы мог подумать, что телега окажется интереснее планшетов, — улыбаюсь я.

— Главное, договориться с Романом. Он всех подтянет и организует.

Телега заваливается набок, Кира бьет хвостом, придя в восторг от такого аттракциона. Дети больше не пытаются ее запрячь, и акита счастлива быть всего лишь зрителем.

— Знаешь, меня иногда пугают его лидерские качества.

— Да перестань, телега — это же супертранспорт. В шесть лет я бы от нее не отлипал.

— Никогда этого не пойму. Я бы лучше села порисовать.

Давид хохочет, видимо, представив себя с кистью. И я тоже улыбаюсь.

— Кофе будешь?

— Да, сейчас. Эй! Ром! Ярик! Аккуратнее! Девочки рядом же!