Невезучая, или невеста для Антихриста

— Ну че, малая, — сверкнул золотой фиксой Семен, затормозив перед воротами огромного черного особняка. — Приехали. Ща будем судьбу твою дальнейшую решать.

— Где это мы? — поерзав "Марфой Васильевной" по сидушке напряглась я.

Нет, двум смертям оно, конечно, не бывать, но как-то мне фраза насчет моей дальнейшей судьбы сильно не понравилась.

— Знамо где, — гордо расправил плечи Семен. — За СКАДом. Оно самое, — восхищенно кивнул он на роскошный особняк за забором. — "Гнездо разврата".

"Гнездо разврата" выглядело до развратности непристойно. В смысле, забор из скелетов, выставивших на показ свои ничем не прикрытые тазобедренные кости, не давал усомниться в том, что развратят вас здесь вас до самого основания. Особенно эротично смотрелись разрисованные под этнос глиняные горшки на их аккуратно обглоданных, ласково улыбающихся черепах.

Сема нажал на кнопочку у себя на приборной панельке, зазвучала мелодия "Люди гибнут за металл", и скелетоны, изображавшие калитку, присели в глубоком реверансе, а затем, взявшись за руки, исполняя танец дохлых лебедей и гремя в такт костями, стали расползаться в стороны, как отъезжающие ролеты.

Мотя, проехав по мощеной дорогущей плиткой дорожке, остановился у блестящих мраморных ступеней особняка, на которых вместо положенных по статусу спящих львов почему-то, похрапывая, дремали розовые откормленные свиньи.

Двери дома резко распахнулись, и на крыльцо, вальяжно озираясь по сторонам, вышел уже знакомый мне крылатый богатырь. Дядька сладко потянулся, расправив охренительные крылья, а опосля, почесав мускулистую голую грудь, радостно запел красивым баритоном:

— Выйду на улицу, гляну на село, черти гуляют и мне весело…

Из-за его необъятной спины высунулась краля, уже без бублика, с распущенными по плечам черными волнистыми волосами, тоже удовлетворенно мурлыча себе поднос:

— Ой, не питай де була я, чому розплетена коса…*

На шее у тетки красовался жизнеутверждающий фиолетово-синий засос, юбка почему-то была повернута змейкой вперед, а пуговички на кофточке через одну отсутствовали.

Дядька лукаво улыбнулся и, завернув в левое крыло разрумянившуюся тетку, жарко прижал ее к своему нехилому торсу.

— Люся, — сладко замурлыкала краля, вырисовывая коготком на груди крылатого богатыря неприличное слово. — Ты не забыл, что ты на мне обещал?

— Чего я только на тебе не обещал… — расплылся в белозубой улыбке мужик.

Краля игриво ткнула Люцика локотком в бок и таки состроила ему глазки.

Эта чумовая парочка как-то странно подмигнула друг другу, а потом уставилась на меня, как голодные хищники на тушку ягненка.

Извращенцы. Точно. Не сожрут, так развратом со мной займутся. Боязно так стало. И как-то мне их Ад сразу разонравился. Как бабка пошептала.

— Ну что, Гея, жить хочешь? — голосом змея-искусителя поинтересовался Люцик.

— Х-хочу, — боязливо попятилась назад я. Фиг его знает, что у этого маньяка чернокрылого на уме.

— Это твое последнее желание? — голос у Люцыка стал приобретать какие-то странные свойства. Теперь казалось, что он звучит в моей голове.

— У, ты ж, мой гад ползучий, — краля ласково потерлась щекой о богатырское плечо, и крылатый резко щелкнул пальцами. Меня шандарахнуло так, что искры из глаз посыпались, а потом мир, стремительно ускользая, стал вращаться у меня перед глазами…

ГЛАВА 3

Лежу.

На холодном асфальте.

Все в той же безобразной позе.

Тихо падает снег.

И вроде все хорошо, но не покидает ощущение, что чего-то не хватает.

Ершики.

Ну нормально? Пока я лежала пришибленная и видела странные сны про смерть, преисподнюю, сатанюку, чертей и прочую лабуду, у меня стырили сумку, шляпу и все, шо нажила непосильным трудом — ершики, в смысле. А хотя… На моей груди, как прощальный букет "спи спокойно", лежал обвязанный желтеньким серпантином унитазный борец с отходами активной человеческой жизнедеятельности.

Недолго, правда…

Сначала мне в лицо заглянула лохматая собачья морда с высунутым языком, от которой несло стойким запахом парфюма "Помойка № 5", потом псина ласково лизнула меня в щеку, оставив на ней след отворотного амбре, а затем эта подлая дворняга, хищно оскалившись, схватила зубами последний ершик и благополучно стала делать ноги.

Зашибись. Что я Люське, спрашивается, дарить буду?

Схватившись как подорванная, я дернула за псиной следом. Собака, узрев погоню, побежала быстрее, я — за ней, и вот тут "Титаник" встретился с айсбергом: моя грудь приняла на себя капот выезжающей из-за угла машины.

Да что ж так не прет-то сегодня?

Собрав глаза в кучку и отмахнувшись от летавших перед ними звездочек, с досадой обнаружила, что протаранила меня черная, как смерть, машина с красным кожаным салоном и соответствующими номерами: три шестерки АД.

Одним словом — гроб.

Дверца гроба открылась, и оттуда вышло нечто.

"Антихрист", — подумалось мне.

Внешний вид у антихриста был сопутствующий: ликом темен и прекрасен. Жесткий квадратный подбородок, угольные, сверкающие, как дно сковородки в преисподней, глаза. Густые, иссиня-черные вьющиеся волосы, коротко постриженные и красиво уложенные. Одет антихрист тоже был адски неприлично: запоночки, костюмчик, галстучек, лакированные туфельки, пальтишко и… походу, его погребальное барахло стоило дороже, чем его гроб.

Нечто зависло надо мной хмурой тенью и голосом, способным поднять всех мертвецов из Ада, любезно поинтересовалось:

— Девушка, с вами все в порядке?

Не, ну издевается, да? Лежу помятая. Ершики сперли. Наехали. Жо… в смысле, "Марфу Васильевну" покалечили… А у меня, может, дороже и ближе ее никого нету.

— Уйди, антихрист, — простонала я.

— Мы что, знакомы? — антихрист весь подобрался и как-то очень подозрительно на меня посмотрел. И кого-то до боли знакомого он мне в этот момент напомнил. Я вот только вспомнить никак не могу — кого.

— Ну, конечно, знакомы, — поперло меня. — Все придурки мира — мои друзья.

— Вы на меня намекаете? — удивился незнакомец.

— Почему намекаю, я вам прямым текстом говорю. А вы еще и тугодогоняемый к тому же.

Мужик обиделся. Потом чего-то там у себя покрутив в упыриных мозгах, благопристойно изрек:

— У вас шок. Давайте я вас к врачу отвезу.

— Да вам самому бы к врачу, и я даже знаю к какому — к окулисту, — возмутилась я.

И вот пока я лежала, попирая божественной "Марфой Васильевной" унылый раздолбанный асфальт, а упырь тупо соображал, зачем ему к окулисту, вдруг, откуда ни возьмись, появилась бабка. Колоритная такая. С замусоленной хозяйственной сумкой. И вот этой видавшей виды торбой, пахнущей явно не одуванчиками, бабка стала охаживать холеную сытую морду, яростно приговаривая: