Невидимые знаки

Подождите… писать песни?

Она поэтесса?

Певица?

Почему, черт возьми, я не знал об этом?

По той же причине, по которой она ничего не знает о тебе — ты, эгоистичный засранец, который отказывается делиться личной информацией.

Пиппа медленно улыбнулась, ее лицо наполнилось благоговением, когда она позволила обещаниям Эстель обрести силу. В ее детском, причудливом воображении было вполне возможно, что ее страхи поглотит океан, безопасность гарантируют волны, а жизнь охраняют морское дно и фантазия.

Я был рад. Счастлив за нее. Если бы ее маленькое сердце стало легче, я испытал бы облегчение.

Видит бог, она нуждалась в этом.

Послания на песке не сделали того, что задумала Эстель, но благодаря этому, кое-что произошло. Она пришла ко мне ночью. Прикасалась к моему телу. Целовала.

Она показала, каким лицемером я был.

Мне было больно, потому что она не прикасалась ко мне. Не позволяла мне прикасаться к ней. Я ненавидел то, что она держала меня на расстоянии вытянутой руки.

Но я поступил с ней также. Я забаррикадировал эмоции. Я похоронил свое прошлое и запер свои секреты. Я отдалился от неё.

Мои плечи поникли, когда я пришел к еще более душераздирающему выводу.

Если я хотел заслужить разрешение Эстель на то, чтобы, наконец, получить ее, то должен отдать что-то взамен. Я должен быть готов открыться.

Я должен был быть готов впустить ее.

Я должен позволить ей судить меня.

Время измеряется не только в минутах и часах. Время сложнее, чем циферблаты на стене или стрелки на часах. Время противоречиво.

Двадцать шесть лет я была жива. Два года я была успешной певицей, сочиняющей песни. Три месяца, как я потерпела крушение на острове. Две недели, как я прикоснулась к нему.

Так почему же две недели казались длиннее, чем все годы моей жизни? Почему три месяца казались вечностью?

Взято из блокнота Э.Э.

…

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ НЕДЕЛЬ

Что-то изменилось в Гэллоуэе в ту ночь, когда я прикоснулась к нему.

Он немного оттаял. Он больше улыбался. Он старался разговаривать.

Вначале я была настороже, ожидая подвох. Потом я была очарована, упиваясь всем, что он говорил. В его откровениях не было ничего сокрушительного. Но я ценила то, что он открылся мне, нам. Я наконец-то поверила, что мы можем стать настоящими друзьями, а не замкнутыми выжившими.

Я узнала, что он не любил крепкий алкоголь, но обожал пиво, сваренное правильно. Ему не нравились большие города, но он любил работать на широких просторах в одиночку. У него были головные боли, когда он испытывал стресс. Он страдал от клаустрофобии. Он был единственным ребенком, и его отец был еще жив.

Такие простые вещи, но я хранила каждую из них, как будто они были ключом к разгадке его личности. К сожалению, чем больше я узнавала о нем, тем больше я его хотела.

Мои походы к моему бамбуковому месту, чтобы доставить себе удовольствие, стали регулярными, а жажда оргазма не переставала мучить меня.

Я знала, что мне нужно.

Он.

Но сколько бы я ни приглашала его: томительные взгляды, мимолетные прикосновения, отчаянные бессловесные намеки взять меня.

Он никогда этого не делал.

Он позволял моим пальцам касаться его, когда мы готовили вместе. Он позволял мне прижиматься к его бедру, когда мы вырезали миски из кокосовой скорлупы и ткали еще одно одеяло для сна.

И все же он никогда не принимал моих приставаний.

Тем не менее, он кинулся строить нам дом.

С той самой недели, когда дождь и тени покрылись мрачной пылью, он заявил, что мы достаточно долго ждали крыши над головой.

Теперь, когда шину сняли, он стал больше двигаться, но не мог скрыть злости на то, что нога и лодыжка не зажили полностью. Он хромал (старался не хромать), но его тело было сломано, и мы ничего не могли сделать.

Это не помешало ему работать с Коннором. Вместе они медленно демонтировали лопасти винта вертолета с помощью камней и топора, отломили их от опоры и потащили через лес к нашему пляжу.

Им потребовалось три дня, чтобы доставить две лопасти на песок, и еще полдня, чтобы вырыть достаточно глубокие ямы, чтобы лопасти торчали из песка, как балки для стены.

У нас их было всего две, но это было лучше, чем ничего.

Гэллоуэй не торопился.

Он попросил страницу из моего блокнота и нацарапал расчеты и схемы, придумывая проект нашего островного дома.

Когда лопасти были прочно закреплены, а разметка для стен и входов была нарисована нашими пальцами на песке, я отвела Гэллоуэя в мою личную зону с кустами бамбука.

Его глаза загорелись. Его руки дернулись, чтобы прикоснуться ко мне. И мое сердце знало, что, если бы Коннор и Пиппа не были с нами, он бы поцеловал меня.

И если бы он поцеловал меня, я бы не позволила ему остановиться.

С беременностью или же без нее.

Топором он срубил кучу длинных, крепких стеблей и отволок их назад, чтобы приступить к тяжелой работе по возведению стен.

Коннор оказался идеальным протеже.

Мы с Пиппой занимались охотой, а мальчики проводили каждый световой час за рубкой, раскопкой, связыванием и строительством.

Пиппа, очевидно, была избранной в рыболовстве. Она была недостаточно сильна, чтобы использовать копье, а у меня не было координации. Но вместе мы использовали мою рваную футболку и Y-образную раму, чтобы тащить материал по воде и ловить мелких серебристых рыбок на мелководье.

Она стала такой быстрой, что могла вылавливать их из воды голыми руками.

Первая трапеза с мелкой рыбой была ужасной: хрустели чешуя и кости. Но каждый дюйм этого существа (за исключением внутренностей и головы) был питательным. Кальций из костей, белок из плоти. Ничего не пропадало зря, и постепенно мы изобрели новые способы приготовления пищи.