Невольница

— Не задерживайся здесь, — поднимает взгляд к моим глазам, стискивая челюсть. — У тебя еще десять минут, пока вода не остыла. Выходи, халат на вешалке. Жду тебя в комнате, — сообщает он и, наконец, оставляет в покое, покидая ванную, но оставляет дверь открытой.

Вода действительно остывает очень быстро. Беру гель, стоящий на бортике, и просто мою им руки и лицо. Но больше сил нет. Головная боль медленно отступает, тело расслабляется, и мне кажется, я уже на грани отключки. Но если я вырублюсь здесь, значит, подонок будет прикасаться ко мне и похотливо рассматривать, и это в лучшем случае.

Бью себя по щекам, заставляя встать и поднять ногу, чтобы выйти из ванной.

С трудом выбираюсь, вода стекает на пол. Вытереться нет сил. Просто натягиваю на себя халат и почти на ощупь иду на выход. Поскальзываясь, хватаюсь за дверь. Дышу, пытаясь обрести равновесие.

Боже, дай мне сил дойти до кровати. Пожалуйста.

Прикрываю глаза, но снова распахиваю их, когда чувствую, как меня подхватывают сильные мужские руки.

Не сопротивляюсь. Потому что другого выхода нет, или лягу прямо на полу.

Но когда Гордей опускает меня на кровать, все-таки нахожу силы огрызнуться:

— К чему эта фальшивая забота? — хриплю я. — Тебе не все равно?

Закрываю глаза, чувствуя, как мое тело укрывают одеялом.

Сам сломал, сам вылечил. Какой, мать его, самостоятельный. Играет мной, как безродной собакой. Захотел — посадил на цепь, захотел — пустил в дом.

Ненавижу.

— Мне не все равно, Таисия, — выдыхает он. — Но все, что с тобой произошло сегодня, это сугубо твой выбор.

Я бы ответила ему про «выбор», но мой организм уже отключается.

— На тумбе гель, намажь им переносицу, снимет отек, — словно сквозь воду, слышу его голос. И даже киваю. Удаляющиеся шаги… И все, отключаюсь, проваливаясь в спасительный сон.

Глава 10

Таисия

Пробуждение дается тяжело. Кое-как разлепляю глаза и морщусь от слишком яркого солнца, врывающегося в окно. Впервые не радуюсь хорошей погоде. Лучше бы целый день был мрак, как вчера. Пытаюсь перевернуться и стону от ломоты в костях. Состояние болезненное. Те же слабость, головная боль, плюс боль в мышцах, словно я вчера весь день разгружала вагоны. В горле сухость. Очень хочется горячего чая с медом и лимоном и каких-нибудь таблеток, чтобы не чувствовать себя так хреново.

Надо встать и пойти в туалет, умыться, чтобы хоть немного прийти в норму. Сил нет, но я заставляю себя спустить ноги с кровати и встать. От резкого подъема кружится голова. Прикрываю глаза, пытаясь удержать равновесие. Медленно бреду в ванную.

Вода спущена после моих вчерашних процедур, и одежды, которую я кинула на пол, тоже нет. М-м-м, этот подонок еще и фея чистоты. Заглядываю в зеркало — волосы торчат в разные стороны. На них теперь надо вылить литр бальзама, чтобы привести в божеский вид. Но «прекрасное» в моем образе — это опухшее лицо. Синяков, слава богу, нет, но темные круги и отеки во всей красе. Выгляжу как алкашка. Красота. Но мне даже нравится мой внешний вид. Пусть этот подонок ужаснется и больше не касается меня.

Присматриваюсь, замечая, что моя многострадальная переносица блестит. Провожу по ней пальцами и понимаю, что это мазь. Мало того, что Гордей замечательная уборщица, он еще и медсестра. Позаботился. Это так смешно на фоне того, что он со мной сделал. Я бы посмеялась от души, но сил нет и на это.

Умываюсь холодной водой, но легче не становится. С трудом расчесываю свои волосы, в данный момент похожие на потрепанную мочалку, выдирая пару клочков. Возвращаюсь назад, падаю в кровать, кутаясь в одеяло. Прикрываю глаза. Сон не идет, но и бодрствовать тоже не хочется. Мне то жарко, и я скидываю одеяло, то холодно так, что трясет, и я заворачиваюсь в одеяло, словно в кокон.

Распахиваю глаза, когда дверь в мою комнату открывается.

Наблюдаю за тем, как Гордей входит в спальню. Такой весь бодрый, свежий, лощеный, в белой футболке с длинными закатанными рукавами, со своей навороченной тростью. Обычно внешние дефекты портят впечатление, а этому гаду даже идет. Такой весь харизматичный, аж тошно. Прикрываю глаза, чтобы не смотреть на него.

— Как ты себя чувствуешь?

— Так же хреново, как и выгляжу, — огрызаюсь.

— Что-нибудь хочешь? Завтрак?

— Домой хочу.

Я много чего хочу: горячий чай с медом, бульон с гренками, таблеточек, чтобы начать чувствовать себя человеком. И от телевизора не отказалась бы, чтобы, пока действуют таблетки, лениво в него залипать. В общем, стандартный набор, чтобы пережить болезнь. Но свои желания я не озвучиваю.

— Назло мамке отморожу уши? — иронично произносит он.

Молчу, не открывая глаза. Слышу, как трость стучит по полу, приближаясь к кровати. Чувствую его взгляд. Пусть смотрит на «красоту», мне не жалко.

— Я ценю в тебе строптивость, характер, желание казаться сильной и непокорной. Но ты забыла, что сила женщины в слабости и умении манипулировать. Женщина, притворяющаяся хрустальной вазой, всегда становится урной для пепла мужского тщеславия. Ее слабость — совершенная броня, ибо никто не атакует то, что считает уже завоеванным.

— М-м-м, а ты поэт, — иронично усмехаюсь.

— Это не я. Это Бальзак, Таисия. Все придумано до нас. Пользуйся своей слабостью, чтобы стать сильнее. Как мне с тобой воевать, если ты слаба? — усмехается.

Смотри, какой мудак. Но он прав. Что это я, умирать здесь собралась? Нет, мне надо выжить, чтобы потом засадить этого подонка.

— Окей. Тогда я, по-моему, заболела. Мне бы градусник, таблеточек, горячего чая с медом и лимоном. Идеально — с малиной. Домашней лапши с гренками и телевизор, — озвучиваю свои желания.

— Свобода, дарованная женщине, превращается в диктатуру, — снова усмехается.

— Тоже Бальзак? — прищуриваюсь я.

— Ницше, — разворачивается, уходит.

Смотри, какой начитанный. Жаль, мудак.

Снова прикрываю глаза.

Гордей возвращается через десять минут, занося на подносе кружку с чем-то горячим, градусник и пару блистеров с таблетками.

— Чай пока только с сахаром, — ставит поднос на тумбу рядом со мной. — Все остальные запросы немного позже.

— Волк, скрывающийся под овечьей шкурой, все равно остается волком, — говорю вместо благодарности, садясь выше и опираясь на спинку кровати.

— Ну спасибо, что я волк, а не шакал, — снова усмехается и садится в кресло. — И хорошо, что ты начала понимать, что не надо меня недооценивать и принимать снисходительность за слабость.