Незабудки

— А у нас в квартире он есть? — спросила она.

— Нет. В городе домовые не живут, — вздохнул папа. — Там печек нет.

Маша съежилась возле него. В окна глядят темные, без листвы еще деревья и один только дом виден, в котором живет иногда дядя Витя Смородин. Не воют троллейбусы, автобусы не рычат, только далеко где-то жалостно лает собака. Стало сумеречно, а фонари нигде не зажглись и у дяди Вити света в окнах нет. Но тут печка защелкала веселее и даже запела что-то теплое. Тепло по всему дому пошло, и неясный запах пропал.

Папа стал рассказывать про дядю Витю Смородина, который может побороть хоть медведя. Он три дня назад выкопал в своем палисаднике три куста смородины. «Зачем, — говорит, — у меня под окнами смородина? Я сам Смородин». Выкопал, засыпал корни землей и сказал соседям: «Забирайте, кому надо». А на месте кустов вырыл три больших ямы, чтобы посадить в них что-нибудь непохожее на свою фамилию. Что-нибудь красивое: персики или мандарины. Но такие красивые фрукты в наших краях не растут. Нашел он на базаре две яблоньки и посадил, а третью яму оставил — вдруг все же попадется ему что-то такое. То есть третья яма пока пустует.

«В ямах всегда что-нибудь интересное бывает», — подумала Маша и уснула, и не слышала даже, как ее в постель уложили.

* * *

А утром про город она уже и не поминала. На подоконнике в бокальчике стояли три солнышка «матимачехи», а за окном на веселой зелени их столько рассыпалось, как веснушек по щекам детсадовского друга Сережки Кувалева. Травка за ночь подросла, подпрямилась, вода бежала из сугроба, словно по серебряным ложкам. А дальние березы в настоящем лесу надышали вокруг веток зеленую дымку, и ее тоже хотелось погладить, как траву. Этого Маше захотелось, когда она была уже во дворе. Тут на провода над палисадником дяди Вити Смородина налетели ватагой скворцы. Засвистали, зацокали так, что в небе от них зарябило. Они как раз расшумелись над ямой, про которую папа вчера говорил. И когда мама ушла в сельский магазин, а папа собрался ненадолго к соседу Иван Петровичу, Маша сказала:

— Я буду дом от теленка сторожить. А то зайдет какой-нибудь теленок и чего-нибудь украдет.

— Ну, если тебя он украдет, — возразил папа.

— Телята детей не воруют, они сами дети, — ответила Маша. Папа с ней согласился и ушел через дорогу к Иван Петровичу.

А Маша осталась одна. И что интересно: пока папа был рядом, дом дяди Вити Смородина тоже казался рядом, а теперь отодвинулся, что ли? Идти к нему надо по длинной тропке, через лужайку, усеянную «матимачехами», жарками и какими-то бледно-лиловыми кудряшками, названия которых Маша не знала. Но скворцы все гомонили над ямой, и Маша поняла: что-то они там увидели. Маша вышла за штакетник и пошла по дорожке. Скворцы увидели ее и смолкли. Вдруг разом снялись и перелетели все на далекий тополь. Маша встала перед калиткой. Она стеснялась заходить в палисадник. Вдруг дядя Витя объявится и спросит: «Ага! Ты зачем в мой палисадник пришла?» Но вертушку у калитки она все-таки открыла — и калитка сама распахнулась, мол, заходи! Она вошла и тут же увидела яму, не очень-то и большую и ничего интересного в ней, кажется, не было. Маша подошла к самому краю и тут увидела: прямо под краем лежала будто меховая рукавица мехом наружу. Правда мех был редким, колючим, запорошенным глиной. Рукавица вдруг шевельнулась и оказалась живым настоящим ежом. Маша обрадовалась, хотела позвать папу. Ведь у нее в детсаду на шкафчике тоже еж нарисован, с яблоком на колючках, а тут — вот он, только без яблока и весь в земле. Но папа был за дорогой и за забором во дворе Иван Петровича. Маша присела и поискала глазами палочку, чтобы потрогать ежа. А он встал, опираясь на стену ямы на задние лапы, уставился на Машу грустными черными глазками и поводил туда-сюда гибким кожаным носом.

— Ты зачем сюда забрался? — спросила его Маша.

Еж вздохнул, сполз на дно ямы и колючки у него на спине слабо затряслись, он как будто заплакал. И ей стало понятно, что еж не сам забрался в яму, что она ему наоборот очень не нравится, он в нее упал. Маша прислушалась — еж часто, по-ежиному всхлипывал, и она заторопилась, зашла с другого края, опустила в яму одну ногу, вторую и ухнула вниз. Яма была ей по шейке, а главное — еж оказался совсем рядом и, хоть говорят про ежей, что они добрые, а вдруг он бросится все-таки на нее и начнет колоть колючками? Но еж притих совсем и даже всхлипывать перестал.

— Ежик, хороший, — склонилась над ним Маша. Она разглядела серую шерстку под колючими боками, короткие лапки с тупыми, будто маленькие копытца, коготками.

Нет, он не страшный. Можно взять его под эту шерстку, под живот и поднять из ямы. Маша сначала потрогала шерсть, стала просовывать пальцы под живот, но ежик вдруг свернулся и зажал ей руку. Она выдернула руку и оцарапалась о колючки. Сердце у нее застучало, а еж снова завсхлипывал, но не жалобно, а, пожалуй, сердито, Маше захотелось зареветь так, чтобы папа у Иван Петровича услыхал, и она бы заревела, но тут над ней кто-то сказал теплым, как из печки голосом:

— Как же это вы, милые мои, оба в одну яму свалились?

Маша глянула вверх и увидела деда с большой пепельной бородой в серой фуражке и серой какой-то одежде. То есть, весь он был серый, если бы не ярко-синие глаза и очень румяный нос. Голова у деда была большая, как у ребенка, и смотрел он на нее, как ребенок, ласково и любопытно. И Маша не стала плакать, она сказала:

— Это он свалился, а я сама к нему спрыгнула.

— Спасать, что ли?

Маша кивнула.

— Ну уж, спасай, — дед протянул ей фуражку. — На-ка, бери его фуражкой. Небось, не уколешься.

Маша накрыла ежика фуражкой и подняла. А дед перехватил и положил ежа в траву. Потом дед согнулся, взял Машу под мышки крепкими, как сучки, пальцами, крякнул и поставил ее рядом с ежом. Теперь они вдвоем склонились над ним, а еж не убегал никуда и даже в клубок не сворачивался.

— Небось, все звезды по ночам пересчитал, бедный, — моргнул дед синими глазами. — Небось, не первую ночку тут ночует.

— Он к деткам спешил, не увидел яму и свалился, — поддержала его Маша.

— К деткам, к деткам, — согласился дед. — Видишь, как хотел выбраться, всю яму изрыл. Дед снова взял ежа фуражкой и они пошли к домику.

— Ты найди ему мяса кусочек или сала, он поест, оживет, а потом тебя отблагодарит.

— А как отблагодарит? Почему? — спросила Маша уже во дворе.

— А поселится где-нибудь под домиком и всех мышей прогонит.

— А почему?

— Как же, почему? Ты его от смерти спасла. Вот он теперь будет думать: есть, мол, такая девочка Маша, она меня из ямы вытащила, а то бы лежал там кверху лапками, как мертвая птичка…

— Да, я Маша, и птичку кверху лапками видела… А вы кто? — осторожно спросила она.

Дед одел фуражку, поднес к ней по-военному ладонь и весело проговорил:

— Гвардеец Харитон Домовников!

— Наш домовой, — догадалась Маша и попятилась к двери. А дед все глядел на нее синими детскими глазами, улыбался и тут у него из бороды выбрался и полетел к Маше тот самый комарик из-за печки. Маша бросилась в дом и, как хорошо, там оказался папа. Он выкладывал тушенку на сковороду.

— Пап! Там Харитон во дворе! С ежиком! — крикнула она.

— Кто? — спокойно спросил, папа, но увидев, какие у Маши глаза, с банкой и ложкой в руках кинулся во двор. В сенях он стукнулся о косяк, аж домик крякнул, а во дворе никого не увидел.

— Вот тут Харитон стоял, а тут ежик был… — растерянно объяснила ему Маша.

— Харитон, ежик, ну зачем обманываешь? — морщась, сказал папа и, потирая лоб, сел на скамейку.

— Да, они были… и ежик. А! Ежик вот он! — Маша увидела ежа, он уползал потихоньку за угол дома. — Папа, надо ему скорее мяса дать, а то он голодным от нас убежит!

Папа тоже увидел ежа, и они с Машей положили ему под самый нос кусок тушенки. Еж сначала зафырчал, потом крепко схватил мясо (Маша и зубы у него разглядела — мелкие, острые) и быстро удрал за лист шифера, прислоненный к стене.