Незримые тени

– Видишь? Ничего страшного. В углах никого нет.

На всякий случай Петер и Эрик заглянули под кровати, но обнаружили там лишь брошенные игрушки.

– А теперь, мои дорогие, переоденемся, расскажу вам одну сказочную историю.

Двигаясь между кроватками детей, София говорила и говорила, ее голос звучал умиротворяюще ласково, постепенно переходил на шепот, под который в стекло то и дело бились крошечные снежинки, прилипая к нему.

Пламя свечей горело неровно, отчего подергивались тени на стенах.

– Мамочка, – вдруг произнес Эрик. – Я хочу жить с тобой и с папой. Мне больше никто не нужен.

Он протянул свои ручонки к Софии.

– Обними меня, пожалуйста.

– Мой дорогой…

Ее голос задрожал, она запнулась. Чтобы не закричать, поднесла кулак ко рту, вцепилась зубами в кожу так сильно, что ощутила на языке солоноватый привкус крови, но вспыхнувшая телесная боль показалась незначительной по сравнению с той, что терзала изнутри.

Женщина бросилась на колени перед кроваткой, где лежал сын, обхватила его руками, осыпая поцелуями. Плечи ее сотрясались, словно в конвульсиях.

– Мы будем вместе, обещаю. Я люблю тебя больше жизни. Понимаешь?

Он кивнул. Если мама дала такое обещание, значит нужно ей верить.

Мама никогда не обманывала его.

Оживление, что царило в гостиной, заметно убавилось, и гости неспешно покидали дом, благодаря за праздничный вечер.

От усталости Марина валилась с ног, но ей удавалось сохранять приветливый вид.

Гости ни в коем случае не должны почувствовать себя лишними. Но самое главное: Деметрий был внимателен к ней, а благодарность в его глазах придавала ей сил. Она не могла расстроить его. Хотя он посматривал на нее с беспокойством, спрашивал о ее самочувствии, Марина не нашла в себе мужество признаться, что утомлена. Теперь, когда все начали расходиться, хозяева вздохнули с облегчением.

Антоний сидел у камина, вытянув ноги. Он размышлял, стоит ли поговорить с Софией сейчас или оставить разговор до утра, когда к нему подошел Деметрий. Антоний непроизвольно выпрямился. Оба не выносили друг друга, однако воспитание и обстоятельства не позволяли открыто враждовать.

– Мне нужно подняться на маяк, надеюсь, вы извините меня, – сказал Деметрий, как можно спокойнее. – Можете остаться у нас, если хотите. Марина покажет вам комнату.

Антоний коротко кивнул.

– Благодарю. Дождусь Софию, а потом уеду. Мне не хотелось бы вас обременять.

Деметрий посмотрел в сторону Марины. Она убирала со стола вместе с Урсулой, но плечи ее были напряжены.

– Как хотите, но должен предупредить, что ветер усиливается. До фермы путь неблизкий.

Хотя, ради всех святых, какое ему дело до Антония? С тех пор как он ступил на остров, их преследуют одни только беды.

Так рассуждал брат Софии. Но другой человек в нем, что протягивал руку помощи всем, кто в ней нуждался, противился равнодушию и неприязни. У его племянников должен быть отец. Он сам рос без отца (воспоминания о неловких попытках сближения старого Петера с ним меркли в памяти), понимал, что далеко не все дети способны без потерь для себя вынести подобную муку.

Деметрий поспешно оделся. Ему хотелось сказать Марине, чтобы та бросила уборку и отправлялась спать. Она и так сделала много. Всегда делала, думая о себе в последний момент. Но он промолчал, понимая, что та ни за что не согласится.

Ветер чуть не сбил его с ног, швырнув в лицо горсть снега. В этом белом вихре он с трудом различил очертания маяка и, превозмогая стихию, двинулся ему навстречу.

Где-то там, высоко, горящая лампа освещала близлежащий берег, заваленный ледяными осколками, а ее луч парил над темной гладью бесконечного океана.

Сколько же раз он поднимался на маяк по винтовой лестнице, а эхо от шагов гулко откликалось от прочных каменных стен? Но еще чаще по этим ступеням ходил его отец, высокий, коренастый, грубоватый.

Деметрий благодарил его лишь за одно.

За безграничную любовь к Софии.

Протоптанную дорожку к маяку изрядно засыпало снегом, после того как несколько часов назад он был здесь. К утру придется взять широкую лопату и расчистить все, ведь Марина любит приходить к нему, пока он несет вахту.

Ее бескорыстная любовь накрывает его теплым уютным покрывалом.

Она его друг и жена, его верная спутница. О, как бы он хотел полюбить ее без остатка, целиком отдаться, погружаясь в чувство всепоглощающей радости, которая возникает в сердцах любящих друг друга людей! Он еще не оставил надежду, что так и произойдет.

Вчера, к примеру, Марина снова навещала его, оставив после своего ухода корзинку с горячим пирогом. Ведь он мог взять еды с собой, если бы захотел, но тут решала она. Ей непременно нужно было сделать все самой: замесить тесто, проследить за тем, как пирог поднимается в печи, извлечь его оттуда, чтобы завернуть в полотенце, положить в корзинку и, дойдя до маяка, преодолеть крутой подъем наверх. Ей безумно важно заботиться о нем, отдавая себя полностью.

Марина не умела иначе. И он признавал это. Порой его раздражало такое всепоглощающее чувство любви к нему. Ему так и хотелось порой сказать, чтобы она прекратила, чтобы думала больше о себе. Чувство вины, что вызывала ее безропотная любовь, давило на него тяжким бременем. В то же время он восхищался ею, понимая, что ничем не заслужил подобного отношения.

Деметрий толкнул тяжелую дверь, и петли жалобно заскрипели. Нужно смазать их маслом. Он включил рубильник, и цепочка электрических лампочек загорелась от входа до самого верха, петляя по кругу. Они горели совсем неярко, но этого света было достаточно.

Молодой смотритель резко выдохнул, и белое облачко рванулось от его рта, улетучиваясь. Он подхватил вязанку дров, что заготовил заранее, и стал подниматься наверх, с удовольствием вдыхая легкий сосновый запах. На каждой площадке задерживался взглядом на окнах высотой с человеческий рост и прислушивался к шуршанию снежинок, которые ветер то и дело швырял в оконное стекло.

Все-таки в работе смотрителя маяка были свои преимущества. Можно оставаться наедине с собой и своими мыслями, отдыхать в тишине.

На последней площадке мужчина внезапно остановился. Ему показалось, будто кто-то окликнул его. Он замер, прислушиваясь к звукам и шорохам, но ничего, кроме гулкого сквозняка не услышал. Опять это ощущение тревоги, что тяготело над ним время от времени.

Прекратится ли это когда-нибудь?

Внутри царила прохлада. Там, над потолком вахтенной комнаты, раздавался равномерный гул работающей лампы. Чугунная печь была приоткрыта, и Деметрий засунул туда поленья, одно за другим, чиркнул спичкой и постоял над печкой, ожидая, пока в ней разгорится жаркий огонь.