Незримый гений

— Скажите, на чем вы играете? Только на фортепиано или еще на чем-нибудь?

Брилл улыбнулась сквозившему в голосе брата оживлению. Бедняга все детство терпел рядом с собой сестру, которая и двух нот была не в силах связать. Должно быть, для него было крайне волнительно обнаружить собрата-музыканта на расстоянии вытянутой руки.

В тот момент, когда Эрик перевел взгляд с ее лица на лицо ее брата, Брилл осознала, что задерживала дыхание. Задрожав, она выдохнула, поднеся руку к пылающим щекам. Что же такого в Эрике, что приводит ее в такое смущение? Его пылающие глаза? Его красноречивое молчание?

— Я умею играть на всем, из чего можно извлечь музыку, — надменно ответил Эрик. Его ответ вызвал у приближающегося Коннера громкий смех. Смех, который мгновенно заставил Эрика снова нахмуриться.

— Правда можете? — с энтузиазмом поинтересовался Коннер, встав прямо перед ним и возбужденно потирая свои крупные руки, точно ребенок.

— Я бы не говорил, если бы не мог, — последовал лаконичный ответ. От чрезмерной близости Коннера и его легкомысленного настроя Эрик сжал губы в узкую полоску.

Игнорируя недружелюбный подтекст в голосе собеседника, Коннер похлопал Эрика по плечу и ухмыльнулся.

— Превосходно! Не могу выразить, как я взволнован сознанием того, что в этом доме есть собрат-музыкант. Не то чтобы я время от времени не наслаждался игрой на пианино вместе с Арией, но ребенок еще не в состоянии прочесть с листа ни единой ноты.

— Я н-не люблю эти н-немые б-бумажки! — завопила Ария как по заказу, держась одной покрытой ямочками ручкой за дядину штанину. — И еще я не л-люблю с-скрипку!

Погладив племянницу по голове, Коннер улыбнулся ей.

— Полно, дорогая. Никто не собирается тебя переубеждать.

Ария, по-видимому, удовлетворившись ответом, озарилась улыбкой и вложила футляр для скрипки в ожидающие руки дяди.

Выпрямившись и баюкая в руках черный футляр, Коннер махнул в сторону пары кресел позади себя.

— Пойдемте, сядем. Я не знаю, насколько вы на короткой ноге со скрипкой, — начал он: его голос поник до тихого шепота, когда он сел и со щелчком открыл застежки футляра, — но я уверен, это будет удовольствием.

Поскольку Эрик остался стоять, где стоял, упрямо скрестив руки на груди, Брилл шагнула вперед:

— Простите волнение Коннера. Из-за жесткого графика ему нечасто удается сыграть для себя вместе с другими музыкантами. Или похвастаться инструментом.

— Я не хвастаюсь, Брилл! Моя скрипка в самом деле занятная!

— Конечно, — ответила Брилл с улыбкой и перевела взгляд на лицо Эрика, осторожно положив руку ему на локоть. От ее прикосновения тот на мгновение рефлекторно застыл, но тотчас же расслабился. Поскольку Брилл продолжала выжидающе смотреть на него, насупленный Эрик со вздохом медленно опустил руки, пересек комнату и сел возле Коннера.

Когда мужчины уселись друг рядом с другом — свирепо глядящий Эрик и улыбающийся Коннер — Брилл расстегнула свой тяжелый зимний плащ. Вообще-то, она была удивлена, что Эрик собирается играть, невзирая на глупость ее брата. Это доказывало, что он хотя бы пытается вести себя прилично и контролировать свой гнев — факт, который делал Брилл очень счастливой.

Эрик мельком глянул на нее — в его глазах читалось обвинение — и опустил взгляд на скрипку в руках Коннера. Улыбка Брилл стала шире при виде румянца медленно заливающий хмурое лицо Эрика. Когда у того от потрясения отвисла челюсть, Коннер громко фыркнул.

— Я же говорил вам, что она занятная.

— Занятная! — заикаясь, проговорил Эрик и, потянувшись, коснулся корпуса инструмента пальцем. — Вы знаете, что это такое?

— Разумеется, знаю. Одна из лучших работ Страдивари. Она просто загляденье, не правда ли? — воскликнул Коннер, держа объект своей привязанности так, что лучи предзакатного солнца согревали ее бока красного дерева и отражались от гладкой лаковой поверхности.

— Я лишь однажды видел подобное. Много лет назад у скрипача в Опере была такая скрипка, но даже у него она не была так прекрасна, как эта, — пробормотал Эрик, понизив голос от преклонения перед шедевром. С сияющими от благоговения глазами он нерешительно потянулся и провел кончиками пальцев по изгибам и бороздам, вырезанным давно умершим мастером, не в силах удержаться, чтобы не потрогать скрипку.

При виде внезапной нежности в глазах Эрика Коннер озорно улыбнулся.

— Положим, на самом деле я не должен просить, но… не хотели бы вы попробовать ее в деле?

Взгляд ошарашенных синих глаз перескочил на улыбающегося Коннера. На суровом лице Эрика вспыхнула почти детская нерешительность.

— Вы… Вы позволите мне сыграть на этом прекрасном инструменте?

От этого вопроса улыбка Коннера стала менее безумной. Он кивнул.

— Конечно, месье, — решительно подтвердил он. — Пробудить ее струны к жизни — честь для нашего брата-музыканта. Взамен я прошу вас только отдать ей должное. — Коннер обеими руками протянул дорогую ему вещь Эрику.

Брилл наблюдала за гаммой эмоций, подобно пламени свечи вспыхнувшей на одно безмолвное мгновение в бездонных синих глазах Эрика. Когда тот медленно потянулся и взял из рук Коннера скрипку, от неожиданного избытка чувств в ее горле образовался огромный комок.

Прижимая скрипку к подбородку, Эрик встал и взял протянутый Коннером смычок. Он помедлил, держа смычок на весу над струнами, его смягчившиеся глаза отыскали через комнату глаза Брилл. Приятный разряд теплоты пробежал вдоль ее позвоночника, когда эти глаза штормового цвета остановились на ней. А затем Эрик улыбнулся, едва не отправив ее в обморок, и вывел первую божественную ноту.

Брилл торопливо отыскала кресло и безвольно опустилась в него, когда глаза Эрика наконец отпустили ее. Ария подошла и молча забралась матери на колени, и они обе сидели тихо, как мыши, порабощенные исходящими от скрипки неземными звуками. Обняв дочь руками, Брилл склонила голову набок, положив щеку на макушку Арии.

Первые несколько тактов музыки, которая лилась из-под пальцев Эрика, не были похожи ни на одну мелодию, слышанную Брилл раньше: глубокие, богатые и запоминающиеся. Они проникали в самые темные глубины ее разума. Затем каким-то образом скрипка словно бы зарыдала, сетуя на что-то, и мысли Брилл невольно вернулись к прошедшему в больнице дню.

И когда ее веки, трепеща, опустились, плач скрипки медленно угас за иными звуками: стоны израненных тел и избитых душ наполнили ее сердце. Тело Брилл оцепенело, когда стенания стали громче. Причитая в каждом уголке ее разума, стучась в стенки ее черепа, они кричали, кричали…

Словно издалека слыша мягкую, полную боли музыку Эрика, Брилл заставила себя открыть глаза раньше, чем в ее голове возник образ забрызганных кровью стен. Дрожь, начавшаяся в глубине ее живота, распространялась по телу, пока ее руки не затряслись мелко на плечах Арии.