Ни живые, ни мёртвые

Конечно, я не могла с уверенностью утверждать, что у Анны всё же это больное место. Но то, как Жоэл вёл себя по отношению к ней, как он её практически не замечал... не трудно догадаться, что внутреннему ребёнку, погребённому заживо в холодную землю, не хватало родительского тепла.

И слеза, одиноко скатившаяся по бледной коже щеки, - подтверждение этого.

– Да, ты права.

Объятия раскрылись неожиданно, но быстро - уткнулись друг другу в плечо носом и даже не гадали, кто кого обнял первым. А внутри - небывалые волны тепла, нежности и чего-то невероятно светлого, точно сам ангел осветил наш грешный путь, раздвинул острые заросли, озарил яркой мечтой и любовью, прогнал всех бесов, что пятнали наши заблудшие души. Никогда до этого Анна не казалась мне столь хрупкой, слабой, беспомощной: и хоть роста мы были почти одинакового, у меня было ощущение, будто я обнимала маленького ребёнка, лишившегося всего.

И я чувствовала себя такой же.

Потерянной. Ненужной. Одинокой.

Обнажила наконец-то перед собой душу, сбросила все наряды и маски - а кто оказался под толщиной красоты и высокомерия? Всего лишь девочка, всеми силами пытающаяся привлечь к себе внимание. Девочка, которую упорно не замечали, когда она заливалась слезами и ломалась под грузом боли.

Та девочка до сих пор полуживой лежала в не закопанном гробу.

– Merci a toi?.

Сердце продолжало бешено биться даже после того, как Анна уехала на такси, а я двинулась в сторону центра города. От волнения скрутило желудок, а из-за мимо промчавшегося автобуса чуть ли не подкосились ноги. Перед глазами всё стоял её взгляд - серые, точно летние грозовые тучи, глаза, полные свободы и... счастья? Ведь сейчас я впервые за долгое время испытывала именно это чувство - счастье. Очень своеобразное, трепетное и столь светлое, что мрачный Равенхилл казался самой страшной чёрной дырой. Мир виделся другим: не чуждым и злым, а будто приобретшим новую хорошую цель - сделать людей счастливыми.

О Нюйва, я не верила в произошедшее. Не верила в то, как две самые одинокие души смогли раскрыться друг другу хотя бы на несколько минут.

Самых дорогих минут.

«Rich Bitch» тут же отвлекла от мыслей, как только я зашла «Hugging Hearts». От наслаждения прикрыла глаза: о Ба-Чжа, как же давно я не чувствовала этот запах спирта, табака, женских духов и пот мужского тела. Как же давно не отдыхала не только физически, но и морально...

Пока какой-то урод не толкнул меня в плечо.

– Ну что, цыпочка, потанцуем?

Пьяный мужик вылыбился в оставшиеся несколько зубов и чуть качнулся в мою сторону.

– Иди в свой курятник, птенчик, - я толкнула его в ответ и, крутанувшись на каблуках, ушла к барной стойке.

Пока шла, по пути у какого-то молодого человека украла не только сигарету, но и внимание от его непутёвой девушки. И назло ей страстно поцеловала Эда - так звали парня, флирт с которым вышел весьма удачным. О да, как же мне не хватало столь непринуждённого общения, пошлых взглядов и громкой музыки, смешанной с алкоголем. Перед сложными делами стоило хотя бы немного выпить: сначала настойку для разогрева, затем - рюмку коньяка, и ещё. Хотелось продолжить, закурить самокрутку, с кем-нибудь переспать, пока в голове не останется ничего, кроме блаженного дурмана.

И тишины от мыслей.

Однако...

Я незаметно скрылась за длинными шторами, оставив все безумные желания в шумном зале, полном танцующих и пьющих людей. Действовала быстро и решительно: дошла до последней двери, надела вороновую мантию, не без труда отодвинула комод и спустилась.

Кромешная темнота.

Но она не пугала - куда больше напрягало чужое присутствие. Ощущение, что кто-то таился в трещинах на стенах, перемещался с одной черепушки на другую, доносил шёпот с потустороннего мира, тревожило с каждой секундой всё больше, острыми иглами впивалось во внутренние органы. Понадеявшись, что это не Дяосюэгуй? и не кто-либо другой, я крепко сжала в одной руке ножницы, в другой - телефон со включённым фонариком, и было не страшно. Куда больше занимало беспокойство, как бы никого не встретить и не оставить следов: не уверена, что в усыпальницу Кассов можно было пробираться каждому.

Фонарик выхватил из мрака два алтаря: выглядели они жутко, точно бледные призраки на кладбище. Отчего-то стараясь не шуршать мантией, я обогнула холодное изваяние: пыльное, древнее, покрытое плесенью и клочками мха. Если Инграм действительно принадлежал к этому роду, то не проявлял никакого ухода к погибшим. Протерев грязь на камне, я смогла прочитать имя усопшего: Люси Касс, родилась в 1810 году. Рядом с ней явно были похоронены родители: Силия и Энтони Кассы. Умерли в один год и, думаю, одновременно. Дальше - ещё имена, порой совершенно нечитаемые, а иногда вполне хорошо сохранившиеся. Они для меня ничего не значили, но я заметила одну закономерность: не было ни единого человека, похорненного позже 1840-ого года.

И это вводило в ступор.

Где вся остальная семейка Кассов? Погребрена в другом месте? Если да, то по какой причине не здесь? Если же нет, то Инграм, получается, не принадлежал к этому роду? Помню, интернет выдавал, что Люси была последней из Кассов, но если придерживаться теории о том, что Инграм был одним из них, то всё же род должен был продолжиться. Дальние родственники? Недостоверность информации? Вопросы роились в голове, создавали одну гипотезу за другой, смешивались и безумно впивались в каждый уголок мозга - я бы точно тронулась умом, если бы свет фонарика не упал бы на ещё один алтарь, самый вычищенный из всех.

Ивет Касс.

1785-1824 гг.

И почти вплотную к ней - Людвиг Донован.

Ещё один Донован?

По годам жизни - как будто отец Рэбэнуса. Но ведь тот был сиротой, и сам не знал, кто его настоящие родители, разве не так? Он рос в приюте почти с самого рождения, пока его оттуда не забрала приёмная мать. «Ивет мне всё рассказала. О пожаре, о приюте, об огне вокруг меня...» - так Рэбэнус писал в своём дневнике. Не слишком информативно, но у меня складывалось ощущение схожести судьбы. С моей. Тоже пожар, тоже умирающие дети, тоже неизвестные родители и приёмная семья. Это лишь догадки, отчего-то казавшиеся правдивыми.

Однако с другой стороны... кто тогда узнал, что Людвиг - отец Рэбэнуса? Или не отец вовсе, а простое совпадение фамилий? Тогда почему же похоронен в усыпальнице Кассов? И почему...

– Не стр-р-раш-ш-шно тебе?

Сердце замерло от ужаса.

Фонарик мигнул.

Оголённые пальцы почувствовали слабое колыхание воздуха, точно кто-то пролетел мимо.

Сознание отчаянно пыталось затолкать все воспоминания в горящий саркофаг и сосредоточиться на темноте вокруг.

– Повзрослела девочка, осмелела...

Резко развернулась - но свет никого не выхватил из тьмы. Глаза напряжённо пытались увидеть хоть что-нибудь, но общая чернота сливалась друг с другом, не давая ничего разглядеть.

Фонарик ещё раз мигнул.

Чьё-то дыхание ощущалось прямо над ухом.

Я не осмелилась повернуть голову, до смерти боясь увидеть её.

Тень.

– Неужели забыла, Рав?
– что-то ледяное коснулось моей щеки. Или кто-то.
– Твои руки полны крови детей. Такое нельзя забывать.

Я кинулась со всех ног к выходу.

Нечто теневое скользило по мне, собираясь остановить, но я плутала между алтарями, словно проворная кошка. Адреналин с бешеной скоростью нёс меня вперёд: настолько, что я чуть ли не запнулась о ступеньку, иначе бы точно до маса разодрала бы и без того побитую коленку. Свет прыгал по стенам, вылавливая чьи-то страшные рожи и безумные улыбки, истерический смех стучал в ушах вместо крови.

О Нюйва, только не снова, только не снова! Прошу!

Я вылетела в коридор, врезавшись в жёсткий камень, и почувствовала, как уже что-то материальное когтями залезло в мои распущенные волосы. Вскрикнув, я помчалась дальше, замечая, как ног касались чужие липкие пальцы: мертвецы жаждали моей крови и уже очень, очень давно. Червивыми глазницами они наблюдали из-под пропитанной гнилью земли, тянули кости, но не к свету, нет, а к жертве - или к заклятому врагу? Смерти желали так сильно, как никто другой: ведь сами уже мертвы. Или живы? Не кричали, не говорили, но их голос - потусторонний, утробный, завывающий во тьму - слышен был даже для глухих. Или он принадлежал тебе?