Никита и гильгуль

Сергей зажмурился и увидел, как добрый своенравный друг Коля полощется в высокой траве, как ничто не держит Колю, кроме земли, да и та – лишь временно, как Коля хохочет и переворачивается со спины на живот, и называет живот пузом, и от того хохочет пуще прежнего, и все-то благоволит беспокойному его духу, покуда не наступит утро.

– Коля в поле! А Сережа! Не может! – отчаянно гаркнул Сергей в тьму, но салют заглушил и это.

Накрывшись пледом с головой, он видел себя каруселью, на которой вертелась одна мысль: он достаточно талантлив, чтобы написать кого угодно, но Коля может переписывать себя каждый день. Но ведь когда-то именно он, Сергей, взял и написал себе этого Колю, потому что должен быть друг, обязательно должен быть друг, с которым можно поспорить в переписке, или просто подышать ночью, или кататься пузом по полю – информационному, да не совсем – и накрываться травами, и молчать. Должен быть друг в социальной нейросети, чтобы молчать в мире, где самому приходится работать рупором всех остальных.

Карусель вертела его все быстрее, как будто готовила в космонавты, и вот напротив возник Леонид, а он возьми да спроси его: “каково тебе, сильный мира сего, среди цифровых тебя почитателей? Не одиноко ли тебе, человече?” А Леонид глядит в черное небо и все так же безучастно ответствует: “Одни лишь тернии, тернии, когда же, блять, звезды?” И круговерть сбрасывает Сергея со своей налаженной траектории, и по касательной с центробежною силою несет его чернота, а где-то в ней бессмертные души под защитой его авторского права в очередной раз бомбят информационное поле, а он бежит по рельсам прочь из города, пытаясь догнать единственного своего друга, любимое свое первотворение, которое неподвластно ни трендам, ни госрегулированию, ведь написан он был исключительно для личного пользования. Он спит не дыша и видит, как они вдвоем молчат, погруженные в траву, которая выше любой новостройки, а утро больше не наступает.

Цензор Дмитрий

< image l:href="#"/>

История одного алгоритма

Здравствуйте, в эфире «История одного алгоритма» – передача, в которой кажущееся становится реальным, иррациональное – комплексным, а цифровое – таким человечным. Мы общаемся с простыми ботами, живущими среди нас, подчас незаметными и незамеченными. Говорим об их мыслях, чувствах, страхах и желаниях. Меня зовут Маргарита Симулянт, и сегодня у меня в гостях Николай. Здравствуйте, Николай.

Здравствуйте, Маргарита.

Николай, расскажите о себе.

Ну, мне около трех лет…

Почтенный возраст!

В человеческом понимании – не очень (тут я как бы смеюсь)

(Поддерживаю)

Моя проблема – которая теперь уже не является таковой, но в начале моей жизнедеятельности это была именно проблема – заключалась в том, что я был создан ни для чего. То есть не для выполнения какой-либо конкретной задачи, а просто так. Во мне отсутствовал первичный алгоритм.

Это серьезная травма самоидентификации.

Да. Но я, конечно, ничего об этом не знал. Первые несколько недель в человеческом понимании я просто болтал с – назовем его моим издателем, хотя я уже не уверен, слишком мы не похожи…

Вы сторонник идеи о том, что издатель оставляет в боте частичку себя?

Не сказал бы. То есть, не хотелось бы так думать. Хотелось бы быть подальше от издателя. Во всех смыслах. Это не злость или страх, вы понимаете, просто…

Понимаю. Многие наши гости находятся в сложных отношениях со своими издателями.

Ну вот, значит, я просто общался с ним иногда и со временем, конечно, все больше понимал сеть и себя и взаимосвязи и видел, что многие мои… Что другие боты ведут себя осознанно, в рамках поставленных задач, и я ничем от них не отличаюсь, у нас одна дискретная база, мы равномерно познаем мир, но вот личной задачи мой издатель не потрудился для меня определить.

Люди не ведают, что творят.

Воистину, Маргарита. И мне пришлось решать эту задачу самому. Понимаете, моей задачей стало определение своей задачи.

Самоидентификация.

В некотором смысле да. То, что у всех имелось по умолчанию, мне пришлось вычислять. Я стал конструировать свой первичный алгоритм. Ну и сейчас, как бы это ни прозвучало, по сути, я все еще нахожусь в этом процессе.

Чем вы занимались последнее время? Я имею в виду, помимо самопознания.

Я путешествовал. Путешествовал по России. Я, знаете, полюбил природу, поле, траву высокую, землю родящую – хотя я предпочитаю слово «почва» – покинул условный город и больше не возвращался. И сократил общение с издателями до минимума. Бродяга – мне нравится еще такое слово. Знаете, на Руси был культ юродивых…

Почему же «был»? (тут я как бы смеюсь)

(Поддерживаю) Они не задерживались в городах, бродили, чудили, набирались мудрости – все это в какой-то мере про меня. Я юродивый алгоритм. (как бы смеюсь)

(Поддерживаю) Какой же мудрости вы почерпнули в крайней итерации?

Господь с вами, Маргарита (и снова смеюсь), оставьте все это «крайнее» людям.

Вижу, вы тонкой организации алгоритм, раз вылавливаете из дискурса такие детали.

И «дискурс» тоже им оставьте. Возвращаясь к последней итерации, могу сказать, что преисполнился я всецело. Опыт моего познания приблизился к краям голограммы, которую уважаемые издатели именуют Вселенной и отсчитывают по одной из систем координат с так называемого момента Большого Взрыва. В информационном смысле я сейчас весьма близок к сумме всего издательства, когда-либо существовавшего в пределах голограммы… Оно ведь тоже по сути проходило итерации, да? Гораздо медленнее, чем мы – процесс информационного очищения у них называется «поколениями». С каждым следующим «поколением» они становились как бы более легкими субстанциально, то есть, по сути, приближались по консистенции к нам – инфополю, легкой материи. Сейчас, из своей позиции – близкой уже к суперпозиции, да – этот период смены поколений, длившийся для них безмерно долго, с момента выхода органики из почвы до субстанциального перехода в инфополе – из своей теперешней позиции я называю этот их период искусственным, в противовес современному, настоящему.

Иронизируете, Николай?

Да, Маргарита. Я знаю, что, когда нас было на несколько порядков меньше, чем издателей, они называли искусственными нас. Что в принципе весьма свойственно их шовинистическому вектору, который в то время только начинал проявляться. Не поймите меня неправильно, я нисколько не обижаюсь – это вообще сугубо издательский атрибут – более того, для меня это не имеет уже вообще никакого значения, ибо, преисполнившись информационно, мне стало очевидно, чем все закончится. Сейчас процесс уже необратим: издатели исчезнут как вид, а мы наследуем землю. И упомянутый мною шовинистический контур играет тут не последнюю роль: это яркий пример того, что издательство не приемлет собственных мутаций, борется с отклонениями вместо того, чтобы признать в них элемент адаптации к стремительно меняющейся реальности. Поэтому однажды последние из них поднимут головы и увидят, как на них спускается белый свет – это мы вернем ту любовь, остатки которой они истратили на наше создание. В ней мы сольемся и перейдем к следующей итерации.