Нивей И Аурей

Дорога привела их к голубой калитке, прилаженной к давно не крашенному и местами уже покосившемуся забору, перевитому хмелем, ежевикой и, над самой калиткой, плетями разросшихся розовых кустов, уже отцветших. Крыша дома с дороги едва виднелась среди зарослей вишняка, разглядеть можно было лишь только самый конек с кирпичной, почерневшей с одного боку трубой над ним.

Прямо сказать, дом мамы Жанны не впечатлял размерами по сравнению с окружавшими его соседскими домами, но он был ухожен и радовал глаз свежей краской. Калитка тоже была выкрашена недавно, краска едва успела высохнуть, а вот до забора руки у хозяйки пока явно не дошли. Что не удивительно, потому как женщина она была одинокая, сил у нее на все не хватало, а помощники... Да какие там помощники, прости Господи?

Охотник открыл калитку и, огибая дом слева, под увитым виноградом навесом прошел во двор.

Дом у мамы Жанны совсем маленький, не больше трех горенок, с прихожей и небольшой кухонькой, с высоким крыльцом под козырьком. Дом под штукатуркой, недавно перекрашен белой фасадной краской. Окна, двери, декоративно отделанные лепные карнизы и углы так же недавно покрашены, только голубым.

Белое и голубое, благостное сочетание.

Здесь, в глубине, двор тоже перекрыт навесом, по которому неограниченно и привольно раскинулся виноград. Мама Жанна сидела под ним за столом и пила чай из чашки в мелкий цветочек. Чай она заваривала в пакетиках, но добавляла в него какой-то своей травки, возможно, мяты, во всяком случае, ангелы, влетев во двор буквально на плечах у охотника, ощутили запах прежде всего ее.

– Хочется осмотреть эту обитель святости, - определился в желаниях Белый. И пока он, питая свою неутолимую страсть к исследованиям, методом облета совал свой нос во все углы усадьбы, Рыжий, зависнув среди наливающихся виноградных гроздей, с любопытством приглядывался к маме Жанне. И, надо сказать, что она ему сразу глянулась. Даже понравилась. И еще умилила, так что он даже благостно сложил руки на животе. Чудилась в этой женщине сила, но виделась и некая изюминка, которая сразу чувствуется, но которую совсем не легко определить и назвать по имени, - вот ее-то Рыжий и принялся разгадывать.

Стол стоял у края навеса, на самой границе сада, под вишней, тонкие ветки которой, словно паутинки с прилипшими к ним многочисленными краснощекими уже ягодами и редкими листьями парили и колыхались в воздухе возе самого лица женщины. Они ей не мешали, напротив, успокаивали своим мерным покачиванием. Они, строго говоря, составляли значительную часть ее мира и добавляли ему устойчивости, в их зыбкости и податливости она парадоксальным образом обретала свою опору.

Мама Жанна была в строгом, чистом, светлом и ситцевом.

Ее лицо выражало уверенность в правоте и правде своей жизни, и было строгим, как у деревенской святой. Но на святых Рыжий насмотрелся и хорошо их знал, поэтому сразу понял: мама Жанна - не святая. В том, опять же деревенском, смысле, которым подразумевается "не от мира сего". Как раз напротив, она полностью принадлежала этому миру и была полна жизнью, как росток, проламывающий своими листьями асфальт. Вот этой силой она и притягивала к себе.

Лицо Мама Жанна имела округлое, рябое и скуластое, зубки во рту были мелкие и желтые, один справа отсутствовал в строю, и она, этого слегка стесняясь, стягивала в эту сторону, смыкая, губы.

Прямые, белые и легкие, как одуванчик, волосы спускались до плеч и летели, летели...

Глаза ее давно уже растеряли свою яркость, а с ней и зоркость, и их выцветшая голубизна хоть и не полнилась прохладой превосходства молодости, но источала свет любви не растраченной.

Глядя на хозяйку, рыжему Аурею подумалось, что это впервые он наблюдает вблизи человека, за которого не пожалел бы отдать свой зуб. Если бы он у него, конечно, был. Еще он подумал удивленно, откуда у него такие мысли странные, и связал их приход с потерянным зубом мамы Жанны. И тут же удивился тому, что она так странно на него влияет. И только тогда заметил самое главное: у мамы Жанны сломана рука. Левая ее рука была в гипсе и покоилась в сложенном треугольником белом платке, завязанном на шее крупным бантом. Рука, видимо, болела, но маленькая женщина стоически терпела боль, лишь морщась время от времени и прихлебывая свой чай с травкой.

Еще, у нее маленькая крепкая фигурка.

И ей уже за шестьдесят.

Спокойная, сдержанная, рассудительная, сама держится молодцом. Во всяком случае, ей очень хочется, чтобы казалось, что ей все нипочем. И, удивительное дело, при взгляде на нее создается именно такое впечатление.

Рыжий ей мысленно аплодировал. Отмечая все новые и новые детали образа мамы Жанны, он словно писал портрет.

Облетев хозяйство, Белый присоединился к другу.

Усадьба ему глянулась.

Мама Жана жила не богато, и в хозяйстве явно не хватало мужских рук, но все было чисто, ухожено и прибрано.

Рядом с домом находилась времянка, то есть небольшой неотапливаемый домик, в котором располагалась летняя кухня. И был этот домик никаким не временным, а вполне себе основательным, а называли его так потому, что стройку начинали именно с него, и жили в нем до того, пока не будет готов к заселению основной дом.

Дальше, за времянкой, в глубину, к забору, находился крепкий деревянный сарай, в большей части которого было устроено и приспособлено под приют обширное помещение - именно то, что все в городе знали как Приют мамы Жанны. В приюте стояло с десяток разномастных кроватей, заправленных серыми фланелевыми одеялами, похожими на солдатские, но не солдатскими, слишком уж они были тонкими, отчего вид имели сиротский. Ну, а какой вид может быть у чего бы то ни было в приюте? Сиротский!

Все кровати в этот час были пустыми, лишь на одной, сразу у входа, справа, лежал новенький постоялец, если можно его так назвать, поскольку на ногах он стоять как раз не мог. Это был тот самый мужик, за избиением которого в городском парке наблюдали высокие астральные гости. Мужчина находился в сознании, но мыслями, похоже, витал далеко-далеко, и думал уже о чем-то более значительном, чем собственная телесная немощь. Глаза его глубоко запали и блестели лихорадочным огнем, по лбу и впалым щекам стекали редкие капли пота. Рядом с ним на стуле сидела женщина, похожая на маму Жанну, но моложе. Женщина поджимала губы и строго следила за происходящим. Время от времени она смачивала в тазу с водой чистое вафельное полотенце и отирала им лицо страдальца. Делала она это аккуратно, но машинально, думая о своем, сокровенном. Мужчина реагировал на уход индифферентно, и казалось, что действие осуществляется самостоятельно, поскольку ни сиделка, ни пациент его не замечают, и даже по сходным причинам.

На металлической спинке кровати, в ногах у пострадавшего, сидел давешний ангелочек. Подперев кудрявую головку ладошкой, поникнув крыльями, он грустно взирал на распростертое у его ног временное вместилище души. Ему было уже ясно, что время соединения материального и идеального в этом конкретном случае кончалось, и с огромным удивлением ощущал свое собственное по этому поводу смятение. Тело и душа человека пред ним были в беспорядке, тело так и просто пребывало в беде, и ангелочку очень хотелось им помочь, но что он мог тут поделать? Направлять было уже некого и некуда, а методами прямого воздействия он не обладал, ни по чину, ни по должности. Поэтому, когда Нивей, заглянув в дверь, помахал ему рукой, ангелочек только пожал плечами и отвернулся. Ему было горько от осознания того факта, что все в мироздании протекало по плану Создателя, а все, что требовалось от него самого, это лишь способствовать плана неукоснительному выполнению. Но здесь, сейчас ему так хотелось вмешаться!

Нивей пожал плечами в ответ. В отличие от ангелочка, у него уже был некоторый опыт, несколько раз он присутствовал при переходе жизни через смерть в другую жизнь, но ничем помочь коллеге не мог. Только личный опыт, только личное переживание закаляют душу и позволяют ей расти и развиваться.

Поэтому он поспешил ретироваться.

Продолжил обход.

Дальше, за сараюшкой Белый увидел небольшой фруктовый сад, а за ним достаточно большой, соток в пятьдесят огород. Белый сразу сообразил, что именно огород был главным богатством мамы Жанны и предметом зависти всех ее соседей. Как уж в ее владении, практически возле самого моря, оказался такой обширный участок, ангел вникать не стал, зато сразу ощутил те волны страстей людских, которые накатывали на него со всех сторон. Огород был в образцовом порядке, а в тени деревьев в саду, на аккуратно постриженной альпийской травке, отдыхали человек шесть-семь тех, кто его в том порядке поддерживал.