Ноша избранности

– Ты бросишь больного в саду, без присмотра...

– Зачем бросать, Тина?
– Аня вдруг понимает, что безумно устала и хочет спать.
– Я лягу здесь в саду. Только одеяло возьму в доме...

– Нет, нет, госпожа, не вставайте. Сейчас всё будет делано!
– Несколько фраз на языке собачников и Ириша срывается с места, как подброшенная. Следом за ней в дом спешит хозяйка. Аня провожает их взглядом и невольно ловит себя на мысли, что немало "цивилизованных", двадцатилетних толстух могли бы позавидовать стройной фигуре отнють не юной женщины века камня и меди.

– Они тебя здесь разбалуют, - ворчит Авлевтина, опять задетая за живое.

– Смотри, не возгордись.

– Ты не позволишь, - отмахивается Аня. Неожиданно для себя, Тина чувствует себя польщённой:

– Ну да, я же тебе настоящий друг.

..............................

Через десять минут Аня спит на груде овчин, как на матрасе. На всякий случай, хозяйка прикрывает гостью плащом. В ногах госпожи устраивается Ириша. Хозяйка уходит в дом. И Алевтина опять остаётся одна. На веранде гомонят мужчины. Шум доносится даже в сад. Скучно. Делать абсолютно нечего. Разве что освежиться у кадки с тёплой, нагретой солнцем водой. Вечереет. Шум на веранде усиливается. Слышен громогласный рык Тадарика. Сегодня торг за воротами закончен. И вообще, чего она здесь торчит? Там - веселятся, а она - скучает.

Возвращение воинов действительно оживило обстановку. Гомон, толкотня. Мужчины освобождаются от доспехов, плещутся и фыркают у колодца, поливая друг-другу, распаренные и пропотевшие под жёсткой кожей доспехов, тела ледяной водой. Из погреба появляется пиво, на вертеле жарится целый баран.

Гастас приветствует хозяина, тот хлопает юношу по плечу:

– Как сторговались? Где Лагаст?

– Спит в саду. Ему неможется.

– И так бывает. Как поторговались?

– Держи долг.
– Монеты переходят из рук в руки.

– Добре. Что ещё взял?

– Оружие, брони, три коня.

– Да ты их ободрал, как липку!

– Старался.

– За это следует выпить.

– Согласен. Выпить следует. А на торге как?

– Не очень. Наглеть начали. Рановато.

– Наглеть?

– Да. Оно всегда так. Начинается всё тихо, мирно. Кажется, даже, что мы там - без надобности. Потом собачники начинают наглеть. А в последний день никогда без крови не обходится. Так я и говорю: рановато они наглеть начали. Второй день сегодня был.

– Думаешь, завтра?

– Нет, не думаю. Рано. Они ещё рабов не продали. Но дня через три - можно ждать всего, - мужчина сдирает с себя броню, толкает одного из товарищей.
– Плесни-ка водички, - трёт тело мочалом, фыркает от удовольствия и, натянув на тело чистую, поданную служанкой рубаху, командует.
– За столы! Мясо стынет!

Алевтина, как бы случайно, подворачивается ему под руку. И вот она уже в объятиях гиганта:

– Вечер добрый, красотка. Скучала? Или весь день на соломе проспала?

Неожиданно для себя, Тина смущается, не зная, что ответить. Тадарик заливисто хохочет, шлёпает её по заду:

– Да не красней! Ночью бодрее будешь!

Жаркая волна проходит по телу Алевтины. Она жмурится, стискивая зубы, лишь бы не застонать. А Тадарик уже на веранде делит мясо, рассаживая свою команду за столы. Мясо, каша, хлеб, пиво: всего вдоволь. Ешь - не хочу.

Алевтина пытается пристроиться рядом с ним на лавке, но воин вручает ей большой кусок мяса с хлебом и отправляет прочь: "Не дразни мужчин, красотка, я - ревнивый." Тут же, во дворе воины обдирают двух баранов - мясо на завтрак. Шкуры - распялить на заборе. Ножки, опалённые головы и кости с потрохами - в котёл. Они будут томиться всю ночь. Мясо - в горшки под пивной маринад. Лекарка права: замаринованное мясо и без костей жарится очень быстро. В одном из стойл теснится дюжина свежих овец. Воинов полагается кормить.

Мужчины едят скоро, плотно. Большинство (это горожане) - торопятся по домам. Они придут под утро. Остальные, тоже измотанные дневным караулом, быстро засыпают: кто на лавке, кто на полу. Благо - веранда большая. Никто и не заметил, как и когда исчез хозяин.

Алевтина, скучая, прислонилась к одному из стойл конюшни. Мужская рука зажимает ей рот, вторая - подхватывает, втягивая в темноту.

– Тс-с-с, красотка.

– Тадарик, - сдавленно стонет девушка вся в предчувствии. Пальцы её сами по себе начинают сдирать одежду. Ох, эти завязки, эти шнурки! Сильные руки швыряют её на солому.

– Та-да-рик!

Сладостное существование на грани обморока, длящееся целую вечность. Сладкая волна опять поднимается по телу. Но сил нет. Даже не слабый стон. Тадарик приподнимает её, как куклу, нежно отирает слезинку с щеки, подносит к губам флягу:

– Пей.

Сладкая, с кислинкой медовая шипучка освежает горло.

– Я умерла?

– Пока, нет.
– его рот тянется к её рту, губы приникают к губам. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от избытка чувств, женщина отталкивает его. Толчок едва различим, но мужчина не настаивает, отодвигается. На нём тоже нет ничего, кроме кожаного пояса с кошельком. Из кошеля Тадарик бережно достаёт две крохотные, золотые серёжки, осторожно вдевает их в уши девушке:

– За мной не пропадёт.

Какие подарки? Какие серёжки? Разум Алевтины заблудился в облаках блаженства. Не в силах сдержать обуревающие её чувства, Тина приникает к груди любовника, трётся о неё, как кошка, лицом, телом, целует. Мужчина гладит её, треплет волосы, почёсывает спинку:

– Теперь вижу, что соскучилась.

– Ужасно соскучилась. Ты - лучше всех!

– Не сомневаюсь.

– Что сегодня было! Что было!

– А что?

Алевтина рассказывает: о торге, о ссоре Гастаса с товарищами, о покупках Анны. Особенно её возмущает несправедливость Гастаса к ней, к Алевтине. Но Тадарик отчего-то хмыкает удовлетворённо, переспрашивает:

– Значит, денег он им не дал? Пивом обошёлся? Молодец, юноша. Так с этим народом и надо.

– Но он же меня...
– пытается повернуть разговор Тина.

– А-а-а!
– машет рукой Тадарик.
– Остынь. И дай ему остыть. Я сам с ним поговорю.

– Когда?

– Как только кочевники уйдут.

– А завтра?

– Завтра мне некогда.

– Ну, знаешь...
– надувает губы красавица, но мужчине мало дела до её обид. Подхватив девицу на руки, он привычно швыряет её на солому.

Она так и уснула под ним, не выдержав наплыва ощущений и провалившись в сон, как в обморок. Тадарик не стал насиловать бесчувственное тело. Зачем? Ещё не одна ночь впереди. И так порезвился неплохо. Ведро с водой стояло у стены. Он ополоснулся, оделся, постоял над раскрытым женским телом. Так себе, красотка. Видывал он и лучших. Поразмыслив, достал из кошелька серебряную денежку и на шнурке, повесил любовнице на шею. Так будет честно. Отыскал её одежду, прикрыл, как одеялом. Спи, милочка. Вышел на двор.