Ноша избранности

Алевтина с едва сдерживаемым отвращением смотрит как потаскушка, на коленях у хозяина, спешно набивает рот едой. Откуда ей знать, что господин, из экономии, отправляет рабынь "на работу" голодными? Мол, у клиента поедите. А, плотно покушавший клиент, обычно сразу приступает к "делу". И что дом Тадарика - единственное исключение из общегородского правила.

А хозяин дома подбадривает рабыню, угощает её пивом, пьёт сам, опять о чём-то шепчет на ухо. Осмелевшая девица обнимает мужчину за шею, сама тянется к губами к его губам.

Она взлетает в воздух, подхваченная, как вихрем, могучими мужскими руками. Тадарик кружит её в воздухе, раскачивает, как игрушку. Вскрикнув, женщина прижимается к гиганту, а тот уже несёт свою добычу на руках с веранды к пустому стойлу конюшни.

Этого зрелища Алевтина вынести уже не может. Забыв обо всём, она бросается вслед за весёлой парочкой из своего укрытия, через весь двор, под удивлёнными и насмешливыми взглядами пирующих, разъярённой фурией влетает в стойло.

На соломе вовсю идёт возня. Завизжав от злости, Тина изо всех сил колотит по широкой, мужской спине. С неожиданной ловкостью, воин разворачивается, подхватывает её, швыряет на солому, рычит:

– Ага! Красотка! Пришла! А говорила, что не придёшь!
– глаза Тадарика блестят от сдерживаемого смеха. Он очень доволен.

– Я изуродую эту девку...

– Стоп, - рука прикрывает Алевтине рот и пол лица разом.
– Женщину не тронь. Её надо вернуть утром в целости. Так что ...

Тина не может кричать - рот её зажат. Она лишь стонет, извиваясь и содрогаясь от желания. Взгляд мужчины становится пристальным:

– Понятно. Слушай, крошка, - обращается он к рабыне, - обожди пока. Надо эту дикую кошку обработать. Как бы чего не натворила.

Рабыня молча кивает, отодвигается к стене. Ей-то что? Её взяли на время, а время это идёт себе да идёт.

Алевтина стонала и рыдала от счастья. У неё уже и сил, кажется, никаких не осталось, но Тина никак не может разжать объятия и, даже на миг, выпустить любовника. Он ведь такой непостоянный!

– Та-да-рик!
– захлёбываясь от желания стонет она, будучи не в силах скрыть терзающую её обиду.
– Зачем тебе эта девка?

– Так ты же сказала, что не придёшь, - смеётся гигант. Он всегда и надо всем смеётся!

– Я пошутила.

– Я тоже пошутил.

– Тадарик, я не могу без тебя!

– А я без тебя очень даже могу.

– Ты опять смеёшься надо мной!

– Смеяться? Зачем? Давай-ка лучше повторим...

Опять, как и прошлой ночью, она засыпает в его объятиях. Так же, как и в прошлый раз, Тадарик накрывает раскинувшееся на солому, нагое тело любовницы её одеждой, прибавляет к серебряному на шнурке ещё один и уходит. Право, эта ненасытная начинает его утомлять. Безумства тоже хороши в меру.

На столе - свежая порция горячего мяса и свежий жбан пива. Парни ржут:

– Ну как? Ублажил?

– Чего не сделаешь, ради мира в доме?
– отшучивается хозяин.
– Вы уж её не трогайте, упаси ведьма, проснётся ведь.

Снова взрыв хохота. Отодвинутая Алевтиной рабыня ловко пристраивается на коленях у хозяина. Тому лишь руками остаётся развести:

– Только-только ведь освобонился!

Женщина откровенно ластится к нему и Тадарик великодушно обнимает красотку, пылко целует в губы, запускает руку под одежду:

– Но лучше уж так, чем по-другому. Вот помню, нанялся я как-то охранять дом одного хозяина ...

– Тадарик! Только не об этом!
– вопит кто-то за столом.
– Слушать сейчас твои байки про баб, это уподобляться жирдюку из твоей побасенки. Это ведь о нём ты говорить собрался? Как на нём весь день по две-три рабыни елозили?

– Точно! Так и сдох под бабами, - со смехом подтвердил Тадарик.
– А жена его тем временем нетронутая в светёлке сидела.

– А чего так?

– А он сам не умел. Привык, что за него бабы стараются. Боялся с невинной не справиться.

– А ты - справился?

– Ну, то же я! Я в изысках не силён. Мне бы по-простому да побольше. И чтобы всем в полное удовольствие. Вот, помню, было дело...

– Тадарик!!!
– вопят уже несколько голосов.

– А что я? Я молчу...

– А ты не молчи. Расскажи, как домой вернулся.

– Сдурели?
– Ревёт хозяин.
– Сколько можно об одном и том же?

– Сколько нужно, столько и можно. Сам же говорил. Сколько можно про тех же баб слушать?

– Так бабы-то разные, - бурчит хозяин, изображая обиду.

– Зато история всегда одна!

– Тадарик, - трясёт его за плечи один из воинов-горожан.
– Не жмись, рассказывай. Мы же видим, что тебе потрепаться припёрло. Ну и трепись. Только про город. А с бабами мы как-нибудь сами ... того...

– Ну, про город, так про город, - вздыхает Тадарик. После очередного стакана его всегда и неудержимо тянет на рассказы. Это известно всем. И ему тоже. И так ли уж важно, о чём будет его история? Хотят парни в очередной раз послушать о его возвращении в "Пристепье" - пусть слушают.

– В город я вернулся только после того, как узнал о Чёрной Смерти, - Тадарик прищуривает глаза, вызывая в памяти сумерки очередной таверны с разношёрстной публикой, товарищей по братству оружия рядом за столом, того старика. Старика ли? Слышит его слова:

– ...Чёрная Смерть. Город почти пуст. Вместо домов - чёрные кострища. Из знати кто-то успел уехать в загородные имения, кто-то не успел. Как твоего отца звали, парень?

Тадарик растеряно отвечает.

– Помер, - звучит, как приговор.
– Вся семья померла, а дом соседи сожгли. С трупами. Так что ты теперь - единственный наследник рода.

"Единственный наследник" - слова бегут зябким ознобом по коже. Ну да, с отцом они расстались, скажем так прямо, не очень хорошо. Конечно, сам Тадарик тоже не был подарком, но, уж если быть честным до конца, подарком в их семье не был никто. Разве, что мать, заторканная всеми до рабского состояния. Ни с одной встречной шлюхой, Тадарик не обращался так, как его папаша с законной супругой. Не будь соседей, не будь других примеров перед глазами...

Тадарик невольно сглотнул ком. Обида жгла так, будто всё было вчера: большая семья, пять братьев, четыре сестры, отец. И никто, ни в чём не хочет себе отказывать. А он - младший. Да, утянул он те деньги. И прокутил в кабаке! А разве другие вели себя иначе? Просто они были хитрее. Кстати, кто же из родных донёс на него отцу? Впрочем, какая разница теперь? Все они мертвы.