Новая жизнь

— Здравствуй, дружок! Сейчас мы тебя осмотрим. Ты, пожалуйста, не бойся…

— А я и не боюсь. С чего вы взяли?

Сказал — и снова закашлялся. Ох, не нравился Артему его кашель.

— Проходите, прошу… Вот, по крыльцу, в смотровую.

Иван Палыч галантно предложил даме руку. Та фыркнула, но от помощи не отказалась:

— Мы, кончено, и в город бы могли… Но, раз уж рядом больница есть! Тем более, мой супруг — в Совете попечителей! Ну, вы, верно, знаете…

— Вот… налево теперь… Присаживайтесь, вот, на стулья.

— О, Боже! И это вы называете стулья?

Убогий шкаф, старое зеркало, обшарпанный конторский стол… Даже портрет государя выглядел каким-то непрезентабельным, царь словно бы поник головой, стесняясь висеть в этом вот кефиром заведении. Да, девчонки под руководством Аглаи помыли пол, и повесили на окна веселенькие ситцевые занавески, даже почистили ширму, но…

— Ну? — Артем больше не обращал внимания на все закидоны Ростовцевой… точнее — старался не обращать. — На что жалуетесь?

— На дороги! — гневно выкрикнула Вера Николаевна. — Впрочем, это верно, не к вам… Ничего! Доберусь я до Управы! Проверим, на что деньги уходят… Может и мебель вам получше купят, а то просто какой-то horreur! Но это если воровства не обнаружится тут.

— Вера Николаевна! — усевшись за стол, доктор строго взглянул на посетительницу. — Вера Николаевна, я бы просил вас перестать кричать. В палатах — больные, им нужен покой.

— Что-о?

— Лучше послушаем вашего сына… раз уж пришли… Юра, дружок! На что жалуешься?

— Я? Ни на что! — мальчишка горделиво вскинул голову. — Я же мужчина! И дворянин!

— Никто и не сомневается… — спрятал улыбку Артем. — И все же… что тебе мешает? Вот, я смотрю — кашель. А что еще?

— Ну-у… температура небольшая… Еще устаю часто…

Юный пациент снова закашлялся, прикрыв рот носовым платком.

— Температура тридцать семь и пять, — пришла на помощь Ростовцева. — Держится уже вторую неделю. А, может, и раньше была — так он разве скажет? Ночью не спит, все кричит, ворочается… Пот градом! Не ест почти ничего, похудел — смотреть страшно. Да вы сами видите. И кашель этот… ох, Господи-и…

— Что же, послушаем… Сними рубашку, дружок. Вон там, за ширмой… Да! И дай-ка сюда свой платок. Давай, давай не стесняйся — я ж все-таки врач! А у врача — как на исповеди.

А на платке-то кровь! И «мокрый» кашель… В сочетании с утомляемость и бессонницей…

Взяв стетоскоп, Артем прошел за ширму. Все же хорошо, что специализация только в ординатуре.

— Дыши… не дыши… Та-ак… Дышать больно? Только честно, как на исповеди!

Мальчишка застеснялся:

— Ну-у… вообще-то — да.

— Одевайся.

Что ж, картина ясная. Судя по всему — туберкулез или, как здесь говоря — чахотка. Причем — в достаточно запущенной стадии. Парнишка-то может и умереть, и очень быстро.

— Не буду вас пугать, Вера Николаевна… Но, Юре лучше остаться здесь. По крайней мере, мы его подлечим.

— Здесь? — Ростовцева нервно покусала губы. — А это… обязательно?

— Понимаете, здесь все-таки больница. Постоянный присмотр. А дома у вас? Я ведь могу и не успеть…

— Все так страшно? — глаза женщины побелели. Похоже, сына она все-таки любила.

— Если б не война, я бы посоветовал вам съездить с Юрой куда-нибудь на Юг, — ушел от ответа Артем. — Месяца на три. Крым, Черное море…

— Ах, мы когда-то ездили в Ниццу, — Вера Николаевна прикрыла глаза и мечтательно улыбнулась. — Гуляли по Английской набережной, купались. Какое чудесно лавандовое мыло там, на базаре… Так! Значит, говорите — лучше оставить?

— Да!

— Ты слышал, Юра? Что ж… Лечись!

— Надо — так надо, — вздохнув, пожал плечами мальчишка.

А парень-то не в мать. Спокойный, не истерит… Мужчина!

— Ну, до встречи, милый!

— До встречи…

— Вы только сегодня же пришлите с кучером пижаму или ночную рубашку… Можно еще домашнее одеяло, тапочки, посуду… — провожая женщину, напомнил Артем.

Едва они вышли в коридор, как из второй палаты послышался вдруг жуткий вой, перешедший в рычание. Убили кого, не меньше, причем весьма жестоко. Аглая тот час же бросилась на помощь.

Ростовцева заглянула в распахнувшуюся дверь.

— C’est quoi ca? Это… Это что такое? Это что там за чудовище? Человек или зверь? И что, мой сын будет лежать вот… вот с этим?

В палате номер два лежал Ефимка Пугало. Несчастный сифилитик, сходивший с ума от боли. Уж пришлось положить… чисто из сострадания — хоть как-то облегчить мучении, купировать, так сказать. Ну, а что — не выгонять же бедолагу?

Барыня вновь истошно закричала, пугая Ефимку — тот подскочил с кровати, забился в угол и дрожал, поглядывая на гостью как на чудовище.

— Немедленно! — сжав кулаки, Ростовцева возмущенно орала дурниной. — Убрать это немедленно! На улицу! Выкинуть! Иначе… О, вы меня еще не знаете! Я вам всем устрою!

— Успокойтесь! — пытался урезонить Артем. — Успокойте же!

Куда там! Помещица еще больше распалялась… Вот ведь характер! Дурной.

— Я сказал — молчать! — гаркнув, словно старшина на новобранцев, доктор хрястнул кулаком по стене.

От неожиданности помещица замолкла.

— Ну, конечно же, мы не положим их вместе, уважаемая Вера Николаевна! — спокойно произнес Артем. — Уверяю вас, ваш сын будет лежать в отдельной палате. Один! Так что напрасно вы…

— Я ничего не делаю напрасно, молодой человек! — Ростовцева горделиво вскинула подбородок.

— Что тут такое, маменька? — выглянул из смотровой Юра.

— Ах, оставьте меня все!

Махнув рукой, помещица направилась к выходу. На пороге же обернулась, сузила глаза:

— Смотри-ите, я вас предупредила! До свидания. Au revoir.

Она еще и улыбнулась! Но… Как где-то читал Артем — «так улыбалась бы змея, умей она улыбаться».

Да уж…

Господи! А куда же теперь деть Юру?! Вот же задача! Палат-то всего две. Правда, большие, на пять коек каждая. Но, в одной — Марьяна после операции, в другой — Ефимко с сифилисом. Поселит к нему еще и парнишку с открытой формой туберкулеза?

— Ушла, что ль? — вышла из палаты Аглая. — Вот ведь орала-то — да-а!