Новая жизнь

— Дядя доктор, а принесете что-нибудь… ну, книжку?

— Принесу, — улыбнулся Артем и вышел из дома.

Никодим стоял у наковальни, выправляя лемех. Жар от горна жег лицо и пришлось некоторое время привыкать к жару.

— Иван Палыч? — буркнул кузнец, не отрываясь от работы. — Опять с бумажками? Зачастили вы ко мне.

Артём шагнул к верстаку.

— Никодим, помощь твоя нужна.

— Всем моя помощь нужна! — проворчал тот в ответ. Было видно, что кузнец сегодня не в настроении. — И простым крестьянам, у которых вон лемех от плуга повело. И вот докторам! А мне работать нужно, чтобы семью прокормить!

— Понимаю тебя, Никодим Ерофеич. И готов заплатить за твою работу. Но дело и вправду срочное — иначе бы к тебе не шел даже.

Кузнец тюкнул молотом по наконечнику — дзяк!

— Иван Палыч, мне вот Павлуха Рыжий давеча заходил — так вот точно такие же слова говорил.

Дзяк!

— Срочно ему, и дело важное, и никак без меня.

Дзяк!

— Вот теперь и ты с тем же.

Дзяк!

— Мальчонку в больницу привезли, болеет сильно. Чахотка. Кровью кашляет, дышать не может. Умрет, если не поможем. Один аппарат только его спасет.

Никодим опустил молот, его брови сдвинулись, и Артём заметил, как хмурое, почти ворчливое выражение на лице кузнеца дрогнуло. Он вытер пот со лба, подошёл к верстаку.

— Что за аппарат?

— Вот, смотри, я нарисовал.

Кузнец склонился над схемой, его глаза, обычно равнодушные, загорелись интересом. Артём приметил эту перемену: Никодим, всегда угрюмый, ворчащий на лишнюю работу, вдруг стал внимательным, почти жадным до деталей.

— Аппарат, говоришь? — пробормотал он, водя черным от копоти пальцем по чертежу. — Воздух в лёгкое? Это как же… не задохнётся он?

— Не задохнётся, если правильно, — сказал Артем, указывая на схему. — Вот игла, её в грудь, между рёбрами. Через неё воздух подаём, лёгкое сжимается, отдыхает. Каверны — дырки такие в лёгких — перестают расти, бациллы дохнут. Тут трубка нужна, резиновая, и сосуд, вроде колбы, чтобы воздух мерить. А главное — дозировать его, чтобы не переборщить. Давление должно быть точным, иначе беда.

Никодим хмыкнул.

— Колба, трубка… это в уезде искать, — сказал он.

— Колбу я найду, с трубкой тоже проблем не будет — достану.

— Иглу такую длинную я выкую, тонкую, как надо. Но вот воздух… как его дозировать?

— Вот в том и загвоздка, — признался он, глядя Никодиму в глаза. — Я поэтому к тебе и пришел.

— Ты объясни, доктор, подробнее — какая подача, как регулируется.

— Вот смотри, — он ткнул в чертеж. — Колба будет показывать, сколько воздуха идет, но подавать его надо плавно, по чуть-чуть. То есть какой-то регулятор должен быть. В городах машины специальные есть, а у нас… я думал, может, шприц, но он мал. Без этого элемента всё зря.

Никодим замер, его брови сдвинулись, а губы сжались. Он молчал, словно прокручивая в голове что-то своё, и вдруг, без слова, повернулся и ушёл в тёмный угол кузницы, где стояла дверь в кладовую. Артём услышал скрип, шорох, и через минуту Никодим вернулся, держа в руках странный предмет — небольшой кожаный мешок, сшитый грубыми нитками, с деревянной трубкой на конце и медным клапаном.

— Что это? — спросил Артём, рассматривая странный предмет.

— Кузнечные меха, — сказал он, загадочно улыбнувшись. — Небольшие, для тонкой работы. Мне уж не нужны, пылью поросли. Но смотри, — он сжал мешок, и из трубки с тихим шипением вышел воздух. — Жмёшь плавно — воздух идёт ровно. А тут, — он указал на клапан, — можно затянуть, чтобы поменьше шло. Колбу вашу приставим вот сюда, у раструба, метки нарисуем — и будет видно, сколько воздуха проходит. Как думаешь?

— Никодим Ерофеич! — воскликнул Артём, — да ты гений!

Никодим хмыкнул, но его глаза блеснули, и Артём заметил, как кузнец, обычно угрюмый, словно расправил плечи.

— Ну скажешь тоже, Иван Палыч, — буркнул он, но уголки губ дрогнули в улыбке. — Какой я гений? Неси колбу и остальное, а я слажу тебе аппарат — меха подгоню, клапан проверю. И иглу к утру выкую. Будет тебе аппарат, поможем мальчонке, раз такое дело.

Возвращался в больницу Артем как на крыльях, не бежал — летел. Если все получится и Никодим сможет смастерить нужный аппарат, то можно лечить туберкулёзных гораздо эффективнее.

У входа в больницу, несмотря на ранний час, толпились люди. Незнакомые ему. В шинелях.

«Вот и пришли по твою душу, Артемка», — подумал он, сбавляя шаг. Гробовский не стал терпеть, все-таки решил его арестовать?

Он подошел к стоящим. Один — высокий парень лет двадцати пяти, с впалыми щеками, в шинели, — обернулся. Увидев доктора, оживился.

— Иван Павлович Петров?

— Я, — кивнул Артем. — С кем имею дело?

— Младший унтер-офицер Рязанцев, — представился тот. — Я с бумагой к вам.

— С какой?

Солдат протянул бумаги, его пальцы дрожали, то ли от холода, то ли от чего-то ещё.

— Приказ. Больница ваша теперь под военным надзором. Привезли раненых. Надо принимать.

Артём взял бумаги, но не развернул. Его взгляд упал на телегу за спиной солдата, укрытую рваной дерюгой. Оттуда доносились стоны — слабые, но резавшие, как ржавый скальпель.

— Откуда раненые?

Солдат с укором посмотрел Артему в глаза.

— Известно откуда. С войны.

Глава 10

Раненые. Пятеро. Четверо рядовых — совсем еще молодые парни, едва нюхнувшие пороху. И один ефрейтор. Лет сорока, седоусый, с перевязанной головой и рукою, из рабочих. Видно было, что остальные бойцы ефрейтора уважали — слушались.

— Вот на них бумаги, — младший унтер вытащил документы. — Медицинские листки… или как они там называются. В общем — из госпиталя. Там парней полечили… так, наскоро. А долечиваться уж сюда. Так что, ставьте на довольствие, господин доктор. А мне пора.

Козырнув, Рязанцев простился с солдатами, махнул рукой и быстро зашагал к станции.

— Ну что, солдатушки? — усмехнулся Артем. — Прошу в смотровую… Аглая!

— Да, Иван Палыч? — сверкнув глазами, тут же подскочила девчонка… впрочем, не девчонка уже — санитарка.

Раненые перемигнулись и дружно вытянули шеи… так, что Аглая смутилась, зарделась даже.

— Экая красотуля! — хмыкнул один из рядовых — плотненький паренек с перевязанною рукою и круглым лицом с редковатой щетиной. Скуластый… Курносый нос, рыжеватая прядь, выбивающаяся из-под фуражки, взгляд нагловатый… Этакий бычок-трехлеток, деревенский фанфарон — гроза сельских девок.