Новая жизнь
Шрифт:
Ну, хоть с девочкой все в порядке. Но окончательно только время покажет. Сепсис начнется — ничего хорошего не жди.
Он вновь глянул в пыльное зеркальце. И вновь невольно вздрогнул. Игры разума какие-то! Подмигнул — отражение тоже подмигнуло. Открыл рот — незнакомец повторил.
Артем нервно дернул ворот рубахи — отскочили две пуговицы, отлетели, упали на грязный дощатый пол.
— Да что с вами, Иван Палыч?!
Вот ведь, достала!
— Почему пол грязный? — срываясь на крик, бросил доктор. Нервы уже звенели, как натянутые струны. — Что, мыть, что ли, некому?
Аглая
— Так вчерась только скоблила…
Покраснела и обиженно потупилась.
— А-а-а, — махнув рукой, Артем направился к двери. — Пойду… Пойду… пройдусь, что ли… Мне… мне надо, да…
Невысокое крыльцо с покосившимися перилами. Утоптанный, с кустами бузины и крыжовника, двор. Светало. Утро. Не удивительно — пока то да се… На ночной смене в районной больнице, особенно на праздники, когда поток пациентов идет плотный, часы и вовсе как минуты летят.
Во дворе уже толпился народ, человек с десяток — женщины, старики, дети. Все очень странно одетые — длинные, до пят, юбки, какие-то непонятные кацавейки, платки. Старики — в сапогах, дети же почти все — босые. Стояли под мелким гнусным дождиком, месили грязь. Впрочем здесь, у самой больницы, грязи почему-то было поменьше. Может быть, потому что…
Да причем тут грязь? Артем сжал кулаки. Что же это такое творится-то?
— Здравствуйте, господин дохтур! — при виде врача все дружно поклонились.
Поклонились!
Старики при этом сняли картузы, а одна из женщин — дородная молодуха с младенцем на руках, жалобно всхлипнула:
— Господин дохтур, робеночка мово не посмотрите заодно? Что-то смурной стал… Видно, совсем в нем Живицы нет.
— Ну, про Живицу-то, это не к дохтуру, — обернувшись, ехидно заметил старик с длинной клочковатою бородою и узелком в руках. — Это к Марфе тебе, а лучше — к Гарпине.
Собравшиеся неодобрительно загудели.
— Эхм… к Гарпине… Она ж колдунья! Загубит!
— Так я же и говорю… Коленко мое глянете, господин дохтур? Все ноет и ноет, зараза, спасу нет. Токмо бы поскорее… А я вот вам, яичек…
С этим словами старик развернул узелок:
— Добрые яички, эвон! Это от моей пеструшки… Скушаете на здоровьице, господин…
Артем едва не закричал — и только паника схватила горло и не дала вырваться звуку наружу. Кто все эти люди?! Почему они тут? Зачем? Крестьяне какие-то. Из театра что ли?
— Э-эх! Да ну вас всех!
Плюнув, Артем быстро зашагал прочь, не разбирая дороги. Мерзко как кругом. Дождь еще этот. Психи какие-то…
Едва не угодив в грязную лужу, он все же замедлил шаг, осмотрелся, выбирая места посуше, где хоть как-то да можно было пройти.
Видок тот еще! Глянув вокруг, Артем невольно передернул плечами и снова поправил давно не существующие очки.
Перед ним расстилалась убогая деревенская улица — грязная, почти непроходимая, с серыми покосившимися заборами по сторонам. За заборами виднелись избы — такие же серые и старые, с крышами, крытыми соломой, и лишь кое-где — серебристой ольховой дранкой.
Похоже, на заброшенную деревню, каких нынче в России много. Ага! Артем тут же и хмыкнул. Как же, заброшенная! Вон тут и бельишко
на веревке сушится, из трубы дым идет. Тут — коза привязана, там в луже — поросята, а чуть дальше…— Па-аберегись!
Разбрызгивая жирную коричневатую грязь, из-за поворота вдруг вылетел конный экипаж, похожий на те, что катают туристов, только поменьше. Артем резко отпрянул в сторону.
— Хо! Господин доктор?
Сидевший на козлах усатый здоровяк в белом, испачканном все той же грязью, мундире, резко осадил лошадь:
— Тпр-у-у!
Артем уже решительно ничему не удивлялся. Просто не соображал, что делать.
— А я гляжу — вы, не вы…
Белый мундир. Погоны. Фуражка… Господи — еще и сабля на боку… и кобура! Полицейский, что ли… Или, как его, это… Жандарм!
— З-здравствуйте, — отрешенно промолвил он.
Жандарм вдруг расхохотался:
— Что? Сбежать еще не надумали?
— А, знаете, верно, и сбегу! — Артем и сам от себя не ждал такого ответа. Однако вот, вырвалось, едкое, ядовитое.
— А я что говорил? — придержал коня полицейский… или кто он там был. — Пожалуй, оно и в окопах веселее, чем тут! Однако же, земство-то за вас платило… Так что отрабатывайте! А война уже скоро и кончится. Разобьем германа! Слыхали, что в газетах пишут? Брусилов-то австрияк задавил! Да и французишки с англичанами на Сомме-реке дают жару. Так что, думаю, к Рождеству победим! А то и раньше… Н-но, милая, н-но!
Махнув рукой, жандарм потянул вожжи.
Австрияки, Брусилов…
Покачав головой, Артем посмотрел вслед удаляющейся коляске. И как она только не застрянет-то в этой грязи. Да-а…
За коляской, а точнее — за деревнею, виднелись поля, местами уже убранные, пустые. На иных же все еще копошились люди, в основном почему-то женщины. Носили снопы, грузили на телеги… На телеги! Да что ж это… Нет! Пока только анализировать… И ничему не удивляться! А уж потом… Потом — видно будет.
В голове невольно начали подбираться нужные диагнозы, при которых бывают такие вот яркие галлюцинации.
«Еще и проблемы с самоидентификацией», — хмуро подумал Артем, вспоминая чужое отражение в зеркале, не думал он, что вот такой фокус выкинет его разум. И вроде никакой предрасположенности нет, а такое…
Так.
Надо вспомнить, что было до того, как он уснул. Ведь он как проснулся, то все это и началось. Значит, что-то было важное до этого.
Артем нахмурился, припоминая.
Воспоминания путались, будто подёрнутые рябью, как вода в пруду, куда бросили камень. Он напрягся, цепляясь за обрывки, и они начали проступать — медленно, болезненно, словно из-под толщи.
Ранее утро. Только светает. Артём идет по тротуару, устало волоча ноги. Смена в больнице выдалась адской: двенадцать часов в операционной, три сложных случая, один — с осложнениями. Руки всё ещё помнили холод инструментов, пальцы ныли от напряжения. Спина… Она и вовсе скрипела, как старое дерево.