Новенькая

***

Сочинения тех, кто победил в городской олимпиаде, мы обычно писали в классе как диктант. В тот день я пришел на урок русского гордый, как Цезарь. Дело было даже не в том, что впервые в жизни я занял первое место, – моей целью был диктант, и я ее достиг.

Когда начался урок, Андрей Ефимович посмотрел на меня тяжелым взглядом, хотя в уголках губ таилась ирония. Грузный и загорелый, бреющийся только по праздникам, меньше всего он напоминал школьного учителя. Он походил на морехода-контрабандиста, ушедшего на покой среди школьных тетрадей, но навсегда пропахшего табаком, кофе, шоколадом и карибским ромом. Для всех было загадкой, почему он подался в учителя. Казалось, он преследует скрытую цель – проводит социальные эксперименты, выслеживает кого-то, выполняет таинственный обет, ведет оперативную работу под прикрытием или, наоборот, скрывается от закона.

– Валер, – сказал он, – поздравляю с победой на олимпиаде.

– Спасибо.

– Ты стал писать намного лучше. Внезапно!

– Это вдохновение.

– Скорее обострение, – усмехнулся он. – Сочинение действительно недурное, но… ты хочешь, чтобы по нему писали диктант?

– Конечно.

– Тогда зачем ты выбрал такую тему, дружочек?

– А что такого?

Учитель взял тетрадь и зачитал тему моего сочинения. Класс притих. Кто-то давился от смеха, кто-то прошептал: "Капец". Я оглянулся на Новенькую. Она смотрела в мою сторону, но будто сквозь меня, и мне не удалось поймать ее взгляд.

– Андрей Ефимович, – сказал я. – Я вдохновлялся классиками русской литературы. В частности, Буниным.

Я так и не удосужился прочитать его рассказы, но знал, что Бунин был тем еще романтиком и извращенцем, так что оправдание должно было сработать.

– И это я еще Набоковым не вдохновлялся, – добавил я.

Андрей Ефимович покивал и сказал:

– Ты всегда напоминал мне Уайльда, Валера.

(Только спустя несколько лет я понял, что учитель обозвал меня пидорасом.)

Он еще несколько минут листал сочинение, качая головой. Наконец махнул рукой и сказал:

– Доставайте двойные листочки.

"И убирайте детей от экрана", – добавил он вполголоса, но с первой парты я все расслышал.

Таким образом я рассказал Новенькой о том, что думаю о ней, о ее прекрасной груди, о мужчинах и женщинах, о жизни и смерти. Я написал это просто так – не для олимпиады, не для учителя, не для диктанта. По большому счету, я писал даже не для Новенькой, а для самого себя, вот только теперь не в стол, а на публику.

После диктанта была большая перемена, и я сбегал до кулинарии, где обожрался вишневыми пирожками. Когда я вернулся, то не нашел своего рюкзака. Я негодующе обвел взглядом класс и наткнулся на Новенькую. Мой рюкзак лежал на стуле рядом с ней. Она внаглую пересадила меня к себе? Я подошел и сел за парту.

– Ты больше не обижаешься? – спросил я.

– Я не обижалась, – сказала она тихо.

– Все хорошо?

– Не-а.

– А что не так? Мы снова разговариваем и теперь сидим вместе… все супер!

Ее лицо оказалось в сантиметре от моего – глаза сверкали, улыбка обжигала.

– Тебе пизда! – сказала она с восторгом.

Прозвенел звонок, и Новенькая отпрянула, принимая позу истинной леди: спина прямая, голова приподнята, ресницы целомудренно опущены. Я любовался ее безукоризненно прямым носом и выразительной линией чувственных губ – такой профиль нужно чеканить на золотых монетах Атлантиды! Я знал, что она наблюдает за мной периферийным зрением, а в голове у нее вовсю вращаются адские шестеренки.

Внезапно я осознал: если я не смог догнать ее, то не смогу и убежать! С тех пор я и занялся бегом (но это меня не спасло).

Метка (эпизод)

Я отдернул руку, почувствовав, как запястья коснулась шариковая ручка.

– А ну-ка вернул обратно, – сказала Новенькая. – Я рисую знак.

– Что еще за знак? – спросил я с подозрением, уже понимая, что знак на мне будет нарисован неизбежно, тем или иным способом.

– Моя метка!

Весь оставшийся урок она что-то старательно рисовала на мне разноцветными ручками. (Когда я попытался подглядеть за процессом, меня постигла немедленная кара, потому я терялся в догадках.)

В какой-то момент Новенькая раздосадованно цокнула, плюнула мне на руку и принялась оттирать неполучившуюся часть рисунка. Я мужественно терпел, даже когда она пустила в ход ногти.

– Зацени, – объявила она.

Я уставился на запястье и озадаченно нахмурился, стараясь определить, что же она изобразила. Повертев рукой и так и сяк, я предположил, что вижу каркас трехмерного куба, половина граней которого состоят из дыма и плавно извиваются.

– Ну как тебе? Как думаешь, что это? – спросила Новенькая.

– Наверное, это что-то про сюрреализм или перемещение объекта из одного измерения в другое… А если смотреть только на жесткие грани, то похоже на свастон.

Она хихикнула.

– А что это значит? – спросил я.

– Секрет.

– Ну скажи!

– Не скажу.

– Ты сама не знаешь, да?

Новенькая улыбнулась и загадочно промолчала.

Постепенно рисунок стерся и смылся, но мне казалось, что метка Новенькой просто стала невидимой, и теперь мы связаны магическим образом: как Геральт и Йеннифэр, как Сид и Нэнси, как Чук и Гек.

Под партой

Закладывая пороховой фугас в батарею на втором этаже школы, Жыжа и не догадывался, что запускает цепочку событий, в результате которых Новенькая засунет мне в рот ногу. Но обо всем по порядку.

Был в нашем классе один парень, настоящий пироманьяк, звали его Алекс. Не Александр или Алексей, а прям по паспорту – Алекс. Правда, несмотря на редкое имя, звали мы его Жыжа. Прозвище пошло после урока МХК, на котором Андрей Ефимович рассказал нам о персонаже из белорусского фольклора по имени Жыж. Это такой дух огня, который бродит там-сям, и чем дольше находится на одном месте, тем вероятнее, что там что-то загорится. Алекс всегда таскал с собой разнообразные зажигалки, флаконы с бензином, петарды и даже патроны. Зная о хобби Алекса, Ефимыч показал на него пальцем и сказал: "Вот, например, типичный Жыж". Алекс не обиделся, а счел это комплиментом. Позже его назвали Жыжем раз-другой, после чего прибавили для благозвучия гласную, и он стал известен как Жыжа.

Так вот, вдохновленный весенним обострением, Жыжа спустил из батареи на втором этаже школы воду и заложил внутрь фугас. Он хотел проверить разрывную силу пороха (пироксилина, если быть точным) в замкнутом пространстве. Эксперимент прошел успешно, Жыжа встал на учет в детской комнате милиции, а этаж закрыли на ремонт. Поэтому занятия у нас целую неделю проходили в соседней школе.

В той школе были громоздкие двухместные парты с глухими стенками по бокам и сзади. Может, кто застал такие? Боковины и задняя стенка у такой парты сделаны из сплошных досок, которые упираются в пол, и ты сидишь за партой как в крепости. При желании можно спрятаться внутри, и тебя никто не увидит, кроме как со спины. А как вы помните, Новенькая предпочитала сидеть именно за последней партой, и сидели мы вместе.

Шел последний день занятий в чужой школе, и еще с утра я заметил, что Новенькая поглядывает на меня с загадочной улыбкой. Она вела себя на редкость тихо, но я чувствовал исходящее от нее напряжение, как от сжатой пружины.

Перемена подходила к концу, мы с ней сидели за партой, дожидаясь шестого урока. Новенькая выразительно на меня посмотрела, после чего бросила ручку себе под ноги. Ручка укатилась глубоко под парту.

– Ой, – сказала Новенькая невинно. – Подними, а?

Это был не приказ, но и далеко не просьба. В те времена я еще не понимал, что так звучит призыв поиграть, берущий начало в темных и сладких глубинах женской души. Разве мог я отказать этой древней силе?