Новогодний номер

– Эй-эй, не спеши, – Лео инстинктивно поднялся, чтобы предотвратить непоправимое. Он достаточно хорошо знал Ханамию, чтобы представить, что его «просьба» не ограничится, к примеру, поеданием бумаги. Это будет настоящим унижением, которого он упрямому правдорубу-Куроко абсолютно не желал.

– Я готов к последствиям, Мибучи-сан, – Куроко слегка нахмурился и сомкнул губы в прямую бескомпромиссную линию. – Если Ханамия-сан не боится.

– На слабо решил взять, задохлик? – криво усмехнулся Ханамия. – Так вот знай, я придумаю тебе такую «просьбу», что тебе мало не покажется. Диктуй адрес своего Киёши.

– Вот адрес реабилитационного центра, – Куроко записал что-то на листке бумаги и протянул его журналисту.
– Удачной беседы, Ханамия-сан.

Ханамия проглядел глазами адрес, затем хмыкнул, одарил Куроко насмешливым взглядом и вышел.

– Ты в своём уме? – мгновенно налетел на стажёра Лео. – Хочешь, чтобы Ханамия размазал тебя по стенке?

– Я уверен в Киёши-сане, – с лёгкой улыбкой ответил Куроко. – И у меня уже есть просьба, которую я сообщу Ханамии-сану, как только выиграю спор. Но мне приятна ваша трогательная забота обо мне, Мибучи-сан.

– Камикадзе, – покачал головой Лео.

– Кстати, трубы в вашей квартире ещё не починили? – уточнил стажёр, многозначительно посмотрев на Лео.

– Нет, – отрезал тот. – И вряд ли починят в ближайшие пару недель.

***

Такси остановилось прямо напротив центрального входа реабилитационного центра, Ханамия отсчитал нужную сумму, вылез из машины и, сунув руки в карманы пальто, огляделся со знанием дела. Поверхностная проверка этого святоши не дала никаких результатов. «Не состоял, не привлекался, не был замечен». Но к этому он был готов. Было бы невероятно скучно, если бы снятие уже верхнего слоя дало желаемый результат. Это не принесло бы никакого удовлетворения от победы в дурацком споре с малахольным стажёром.

Учитывая сжатые сроки подготовки материала, Ханамия напряг прикормленного детектива, к услугам которого прибегал нечасто и только в самом крайнем случае. Сето постарался на славу. Его стараниями Ханамия узнал про Киёши Теппея куда больше, чем было нужно и чем он, признаться, хотел. В память врезались не только адрес и прочие стандартные характеристики, но и группа крови, номер социальной страховки и аттестата, список болезней и прививок, оценки за все годы обучения и результаты всех матчей, в которых он участвовал, выступая за школьную баскетбольную команду. Сето сумел раздобыть характеристику, которую дали Киёши его преподаватели при поступлении на медицинский, отзывы однокашников. И всё это Ханамии пришлось не только просмотреть, но и проанализировать в поисках вожделенного компромата. Он чёрт побери даже дни рождения его единственных родственников – бабки и деда – вызубрил наизусть и всё тщетно. Среди всего этого вороха пёстрой и всеобъемлющей информации не было того самого важного элемента, который он так искал. По выражению Сето, Киёши был чист. И это раздражало. Именно поэтому Ханамия заплатил Сето только половину условленной суммы. Сето пожал плечами и ушёл, оставив Ханамию один на один с кристально чистой репутацией навязанного собеседника.

Ночью Ханамии снились врачи, которые, спеленав его смирительной рубашкой, привезли прямо в кабинет Акаши и заставляли съесть черновики всех написанных им для «Отоко» скандальных материалов за раз. Лео игриво помахивал бутылочкой соевого соуса, Акаши нетерпеливо поглядывал на часы, а стажёр злорадно потирал ручонки, в его глазах танцевали бесенята.

Второй день был потрачен на сбор сплетен, и именно с этой целью Ханамия околачивался возле больнички вчера целый день, обхаживая смешливых медсестричек и вытягивая из них всеми правдами и неправдами всё, что только можно, о Киёши. Медсестрички хихикали и краснели, смущаясь, но записать ему удалось только хвалебные отзывы, которые больше походили на прославляющие гимны и оды к радости. И это тоже раздражало. Именно поэтому Ханамия стоял теперь перед реабилитационным центром, готовый на открытую конфронтацию, как пусть нежелательную, но единственную оставшуюся ему крайнюю меру. Ханамия с досадой сплюнул.

Найти Киёши внутри было легко, его знал каждый попадавшийся навстречу человек. И каждый раз, произнося имя святоши, это человек улыбался, а Ханамия думал, что было бы здорово пройти по этой больничке с автоматом в руках, как Арнольд Шварценеггер в незабвенном Терминаторе, чтоб в стенах оставались дыры, а люди рассыпались в стороны, визжа от ужаса, тогда они точно перестали бы улыбаться. Детское отделение располагалось на самом верхнем этаже, за прозрачным стеклом поста дежурной медсестры никого не было, зато дальше по коридору слышался мужской голос, сопровождаемый детским смехом и весёлым шумом, на который Ханамия и пошёл.

В небольшом холле у окна стояла ёлка, сверкавшая разноцветными огнями. Детишки в цветных больничных пижамах сидели на полу полукругом и восхищёнными взглядами следили за огромного роста Санта Клаусом, который, согнувшись в три погибели увлечённо копался в большом бархатном мешке. Он выуживал оттуда и раздавал детворе всё новые и новые подарки, пока наконец весь холл не наполнился шуршанием оберток и упаковок, сосредоточенным пыхтением малышни, негромкими восторженными вздохами и тихими перешёптываниями. Санта Клаус же, расправившись с подарками, выпрямился во весь свой богатырский рост и, застыв посередине холла, с ласковым прищуром следил за лицами детей. От представшей перед глазами идиллической картины у Ханамии начало сводить зубы, поэтому он кашлянул, привлекая внимание. Санта обернулся одновременно со всей мелкотой, устремив взгляд на Ханамию.

– Здравствуйте! – тут же поприветствовал великан. – Я могу чем-то помочь?

– Добрый день! – расплылся в улыбке Ханамия, когда было нужно, он мог быть милым. – Вы не подскажете, где я могу найти Киёши Теппея?

– Хм, – Санта как будто растерялся немного, бросил сомневающийся взгляд на малышню, погладил окладистую седую бороду. – Ребята, отпустите меня ненадолго, я покажу этому господину, где можно найти человека, который ему нужен? – он кивнул стоявшей в уголке медсестре, и подошёл к гостю. – Киёши – это я. Чем могу помочь?

«Вы, должно быть, шутите», – вертелось в голове у Ханамии, пока они шли по коридору в ординаторскую. Киёши шёл впереди, заложив один большой палец за ремень, прихрамывая на левую ногу, тяжело ступая в больших чёрных сапогах и приветствуя всех попадавшихся на встречу рождественским «Хоу-хоу-хоу». Ханамия шёл следом. Киёши привёл его в небольшую комнатушку, служившую то ли кладовкой, то ли подобием ординаторской, открыл перед ним дверь, вошёл следом и с облегчением стянул искусственную бороду, протерев ладонью вспотевшее лицо.

– Простите, что принимаю вас в таком виде, но скоро Рождество, и я решил немного развлечь моих маленьких пациентов, – проговорил он, внимательно посмотрев Ханамии в глаза. – Чем я могу помочь?

– Меня зовут Ханамия Макото, я корреспондент журнала «Отоко», – представился Ханамия, без особого желания протягивая собеседнику руку. – Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Ого! – воскликнул Киёши, прищурив карие глаза. – Чем я заинтересовал такое известное издание?

– Ходят слухи, – с места в карьер заявил Ханамия, – что вы – человек без недостатков.

– Разве такое бывает? – искренне удивился Киёши, расстёгивая красный кафтан Санты.

– Убеждён, что нет, – быстро ответил Ханамия, оглянувшись в поисках места, где можно было бы присесть. – Это я и попытаюсь доказать, если вы не против, – он криво усмехнулся, смутно ощущая какое-то странное предвкушение.

Киёши пожал плечами и уселся на кушетку, глядя на Ханамию прямо и открыто, отчего того внутренне передёрнуло. Он спрашивал обо всём. Вопросы были тщательно продуманы вчерашней бессонной ночью таким образом, чтобы, с одной стороны, не вызвать подозрения, с другой стороны – незаметно вывести на чистую воду. В этом деле Ханамия был специалистом. Однако ни один из вопросов не дал ожидаемого результата – Киёши отвечал так, будто заранее знал все правильные ответы, причём выбирал такие формулировки, которые не оставляли Ханамии возможности придраться. И после почти двадцатиминутного разговора Ханамия готов был скрежетать зубами от негодования, а Киёши смотрел по-прежнему открыто и прямо, то ли не чувствовал подвоха, то ли не показывал виду.