Новый Мир ( № 10 2008)

Кроме того, хотелось бы, чтобы философы, занимаясь наукой, делали поменьше фактических ошибок, а их в статьях “нанономера” “Философских наук” более чем достаточно. Например, В. Прайд и Д. А. Медведев пишут: “На наноуровне привычные физические законы проявляются иначе: становятся заметными квантовые эффекты и взаимодействие между молекулами, тогда как сила тяжести и трение играют небольшую роль”. Все так, кроме одного: сила трения играет в наномире огромную роль, потому что у наночастиц бо2льшая часть молекул находится на поверхности и они “трутся” друг о друга чуть ли не всеми своими молекулами сразу. Поэтому так быстро гаснет инерция вращательного движения наночастиц. Есть даже такая специальная дисциплина — нанотрибология , которая занимается трением и износом движущихся наночастиц и наноструктур. Философы об этом, вероятно, не слышали.

ЗВУЧАЩАЯ ЛИТЕРАТУРА. СD-ОБОЗРЕНИЕ ПАВЛА КРЮЧКОВА

ДВА ПОЭТА

Этой темы — поэт, читающий поэта, — было не миновать, да случая все не было.

Впрочем, по касательной она все-таки возникала в наших обзорах: например, когда мы говорили о звукозаписях Маяковского (престарелый Бурлюк, читающий в середине 1960-х ранние стихи своего “ученика” и сохранивший в чтении его “басовую” интонацию). Или в обзоре, посвященном звукоальманаху “Осип Мандельштам”, я, помню, касался своего впечатления от поразительной декламации “детским” поэтом Валентином Берестовым “Стихов о неизвестном солдате”. И-— Чуковский, читающий Блока. И — грозовое чтение Эдуардом Багрицким блоковских “Шагов командора”… Не могу опять же не вспомнить о том, как телеведущий Александр Гордон, беседуя со Львом Шиловым об авторском чтении Блоком своих стихов, все возвращался и возвращался к своему давнему воспоминанию от этого багрицкого чтения.

Между прочим, ровно тридцать лет тому назад фирма “Мелодия” выпустила два примечательных диска-гиганта, имеющих отношение к нашей теме. Составленная Львом Шиловым (и очень нарядная в оформлении!) пластинка “Голоса, зазвучавшие вновь. Восстановленные записи 1908 — 1956 гг.” рядом с сенсационными премьерами отреставрированных звуковых автографов Блока, Волошина, Мандельштама включала чтение Багрицким “Шагов командора”. Итак, среди девятнадцати, выражаясь сегодняшним языком, уникальных треков один (им завершалась первая сторона пластинки) был не “авторским”. У тех, кто не был знаком с предыдущим альбомом “Говорят писатели”, выпущенным в конце 1950-х — начале 1960-х годов, обнаружение на пластинке 1978-го этой почти актерской записи могло вызвать вопросы: что, Багрицкий не мог прочитать свое? Хотя бы “Смерть пионерки”?

Мог, конечно. Он записывался в Студии звукозаписи в 1933 году, совсем незадолго до смерти, и прочитал в микрофон и из либретто так никогда и не осуществленной оперы “Дума про Опанаса”, и “Смерть пионерки”, и, наконец, почему-то блоковские стихи. “Пионерку” архивисты потом потеряли, фрагмент либретто Ираклий Андроников включил в диск “Говорят писатели”, не преминув заметить в своем аудиокомментарии, что он обладает “самостоятельными поэтическими достоинствами” (это была “Песня про четыре ветра”, которую поет Павла, невеста Опанаса). Но о стихах Блока Андроников умолчал.

Я могу только предположить, что, поскольку валики с голосом Блока были тогда, в середине 1960-х, еще недоступны слушателю (Шилов восстановил голос поэта позже), Андроников решил отложить “Шаги командора” до будущих времен.

Но дело не в этих временны2х переплетениях. Всем известно, что Блок читал себя глухо, сдержанно, никак не нагружая стихотворение дополнительными эмоциями. Багрицкий декламирует его с такой яростной, чуть ли не пророческой силой, что мы вправе предположить: этим чтением он “расшифровывает” энергетику стиховой ткани произведения, выделяет из нее ту единственную угрожающе-отчаянную музыку, которая и была заложена в “Шаги...” Блоком. Кстати, в многократно переизданный в новом веке компакт-диск “Голоса, зазвучавшие вновь” Шилов включил это удивительное чтение, аккурат перед набоковской декламацией стихотворения “К моей юности”.

Забавно думать, что в российских аудиоизданиях Владимир Набоков прошел, кажется, тот же путь, что и Багрицкий: на выпущенной Шиловым малотиражной “методической” аудиокассете1 он читает в 1946 и 1952 годах стихи Пушкина и Тютчева. Если кто-нибудь слышал голос Владимира Владимировича, то можете себе представить, как звучит в его исполнении “Анчар” и “Silentium”. Честное слово, это хочется имитировать, сидя за бутылкой вина в кругу друзей, — настолько это картаво-распевное чтение трогательно, торжественно и капельку смешно. Вспоминаю, кстати, как Александр Кушнер, записываясь на “Свободе”, не удержался и, сидя перед микрофоном, в который немало было прочитано знаменитыми опальными эмигрантами, на несколько секунд очень точно изобразил грассирующее набоковское произношение.

Конечно же, Шилов выбрал для своего CD “авторского” Набокова. Две интерпретации чужого рядом — было бы слишком.

Но мы не о том. Мы о поэте, читающем поэта. На обороте большого винилового диска “Евгений Евтушенко читает Владимира Маяковского” (1978), помимо рассуждений о поэтическом веществе тетраптиха “Облако в штанах” (а Е. Е. декламирует именно эту поэму), поэт, читающий поэта, делает по-своему замечательное открытие. Его, как всегда, эмоциональное эссе называется “Воссоздание голоса”, и оговаривается он с первого же предложения:

“Пусть читателя не вводит в заблуждение это название. Я совсем не претендую на имитацию тембра и интонаций голоса Маяковского, — это невозможно, да и не нужно. Мне хотелось осуществить лишь скромную попытку воссоздания внутреннего голоса поэта (курсив мой. — П. К. ), его глубинных интонаций так, как я сам их чувствую и понимаю, хотя вариантов интерпретаций может и должно существовать великое множество. То, что осталось в весьма несовершенных записях от голоса Маяковского, меня не убеждает в том, что так он читал всегда…”

Оставим в стороне соображение о том, что интерпретаций “может и должно” существовать “великое множество”. “Может” — да, Маяковский был одним из самых исполняемых актерами и неактерами стихотворцев: от Качалова и Яхонтова до Кирсанова и Лили Брик. “Должно” ли — еще вопрос. Удивительно другое: с помощью кого Евтушенко пришел к стилистике своего чтения “Облака”: “…Читать „Облако” без выхода на крик, в чем-то близкий крику „Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого человека”, было, видимо, непредставимо, ибо вся поэма построена на неслышимом задыхании „Проведите, проведите меня к ней, я хочу видеть эту женщину…” Поэтому огромным подспорьем для чтения этой поэмы для меня были не записи самого Маяковского, не записи чтецов, а именно есенинское чтение. В нем я нашел ключ к „Облаку”, постаравшись соединить надрыв большой человеческой трагедии, вырывающейся в раненый крик, с могучестью ритмического начала”.

Вот о поисках этих самых ключей и пойдет дальше речь. Их всегда очень трудно описать (признания Евтушенко в этом смысле уникальны; он, кстати, успел зафиксировать в “виниле” фирмы “Мелодия” и свое чтение стихов Гумилева, но там была другая, менее неожиданная история).

Мне уже приходилось признаваться в своем спокойном отношении к феномену актерского чтения стихов, хотя вот минувшей весной, услышав по телевизору, как Алексей Баталов читает гениальное, на мой взгляд, стихотворение Михаила Исаковского “Враги сожгли родную хату”, я не мог сдержать слез. Текст “прошел”, что называется, прямо в душу.

Зафиксированных случаев искреннего одобрения автором актерской интерпретации своего текста довольно мало. Обычно — наоборот, вспомним хотя бы, как тот же Маяковский подтрунивал над Яхонтовым. И его подтрунивания не кажутся мне беспочвенными. Но, кстати, работа Владимира Яхонтова была в свое время высоко оценена Михаилом Зощенко, который отлично знал, что чтецы его рассказов не слышат их потаенной трагичности, не видят за ними страдающее лицо рассказчика, не чувствуют его лирики. “Я был (в силу особых свойств характера) замаскирован смехом, — писал Зощенко артисту. — Но Вам удалось, не повредив тканей рассказа, сохранить и смех, и другие чувства. Вы передаете мои чувства с огромной силой, и это поразительно, как Вам это удалось”.