Новый Мир ( № 11 2009)

Вероятно, концерты и следует измерять мгновениями таких пограничных состояний, приступов «здесь-бытия», без остатка заполняющих зрительный зал твоего собственного тела. Когда это происходит, ты тоже становишься частью этого процесса, совпадая не только с музыкантами, но и со зрителями.

Такие состояния, помимо прочего вызванные еще и отсутствием автоматизма в исполнении и подлинным проживанием внезапно укрупнившегося и набухшего мгновения, не бывают частыми и длительными, тем не менее парочка таких «приходов» делает концерт и обеспечивает задел послевкусия.

Сегодня таких приступов и приходов, когда оберточная бумага обыденности словно бы прорывалась голосами и смычками, случилось несколько. Будничность странным образом воссияла, чтобы объяснить, что «Волшебная флейта» — это не только жанровый прообраз прокофьевской «Любви к трем апельсинам», но еще и их «Щелкунчик», рождественский и праздничный, стоит только захотеть.

Среда. Моцарт, Глиэр, Скрябин

Иногда достаточно одной улыбки, чтобы концерт пошел по нарастающей; еще не начали играть концерт Моцарта для флейты и арфы, а вот выбежал солист Максим Рубцов, начал разминать губы — и сердцу стало веселей.

Перед началом концерта для арфы, флейты и камерного состава на авансцену выбежал веселый и раскованный парень, которого распирало от радости и предвкушения; подмигивая коллегам и самому Плетневу, он, кажется, растопил ледяное настроение даже самого Маэстро: Плетнев заулыбался и потянулся к флейтисту, который играл как пел.

Подвижный и раскрепощенный, Рубцов обращался с флейтой как с гитарой, ритмично дергался и только не танцевал, точно он не на ответственном мероприятии, но едет в метро, на ушах наушники и слушает он что-то очень драйвовое.

Похожим образом вел себя на сцене (с учетом всех условностей сравнения) Меркьюри, который точно так же светился изнутри и перекачивал через тело огромные потоки энергии.

Музыканты из оркестровой ямы не испорчены вниманием, в них нет поведенческих штампов, свойственных виртуозам. Демонстрируя удаль, они смущаются и не знают, как себя вести. И в самом деле, кто знает, как должен себя вести солирующий флейтист?

Арфистку Светлану Парамонову не видно из-за инструмента, духовики в следующем опусе будут сидеть на стульях, а вот флейтист стоит и гнется, точно ива, и играет как умеет...

...Моцарт просвистел в одно мгновение; затем вышла дюжина духовиков, ведомых английским кларнетистом Майклом Коллинзом, для того чтобы сыграть еще один моцартовский опус.

Стал очевидным замысел: показать людей, которых обычно не видно, ведь духовиков и тем более арфистку и флейтиста заслоняют колосящиеся поля смычковиков.

Солист, как правило, противопоставлен общей оркестровой массе, а тут солистов извлекали из недр рассаженного на сцене камерного состава, где каждый музыкант — как на прострел, виден, слышен, и ведь не спрячешься.

Духовое звучание специфично. Если проводить параллели с графикой, то это скорее сангина. Ансамбль духовиков сделал Моцарта похожим на нынешних минималистов, на какой-нибудь «Майкл Найман бэнд», хотя где Найман и где Моцарт?! Точнее, когда было барокко и откуда вытекли нынешние звуковые обойщики?!

Так вот оттуда же...

А потом, после антракта, начали играть концерт Р. Глиэра для валторны и оркестра; концерт, по настрою и звучанию застрявший между Чайковским и Прокофьевым, между «Евгением Онегиным» и «Огненным ангелом», с выдающимся солистом Алексеем Серовым, который выдавал на валторне пассажи и трели изумительной сложности. В полной тишине, ибо оркестр замер, оголив присутствие солиста, окончательно превратив концерт в чемпионат силовых противоборств.

Или же в чемпионат по фигурному катанию, когда каждый солист выказывал чудеса квалификационного мастерства. Есть же в фигурном катании неприлюдные состязания в «школе», когда спортсмены совершенно незрелищно вырисовывают на льду восьмерки — скользят по знаку бесконечности, позволяя жюри рассматривать минимальные отклонения от нарисованной циркулем формы.

Так и на сцене Большого театра в этот вечер солисты являли примеры самодостаточного мастерства, игру мускулами, предлагая пищу не столько для сердца, сколько для зрения.

А потом началась «Поэма экстаза», где все эти же самые солисты влились в общую массу, вот те же самые исполнители, что час назад блистали в свете софитов, утопили тщеславие в коллективных усилиях, из-за чего Скрябин начал подниматься как на дрожжах. Развиваясь и развившись к финалу в храмовую гору, которой к коде придавило, кажется, всех.

Плетнев, понятное дело, работает «обыкновенным волшебником»: поджав губы, с невозмутимым видом машет палочкой, при этом выдавая исполнение редкостной мощи и силы — точно запуская космический корабль.

Сначала, пока отходят первая и вторая ступени модернистской вседозволенности, вся эта мощь возникает в сольных выступлениях трубача Владислава Лаврика, а затем вибрирующий отрыв, нарастающий вместе с нарастанием звучания, набирает окончательную мощь и, выдав финальный протуберанец, оставляет без сил всех — и слушателей, и исполнителей, и самого Плетнева, который, несмотря на овацию, дает сигнал оркестрантам расходиться...

Четверг. Фортепианный концерт Чайковского, Вторая симфония Шумана

Первым человеком, замеченным мной в фойе перед началом концерта, оказался вчерашний флейтист Максим Рубцов, в модных кроссовках и рваных джинсах, которые шли ему больше концертного одеяния. Улыбался и веселился он точно так же, как и вчера на сцене, из-за чего стало особенно приятно: значит, не педалировал зажим, но вел себя естественно…

…Плетнев, разумеется, романтик, не важно, последний ли или же очередной, однако сразу видно, насколько ему близка та или иная музыка из романтического репертуара. Неуловимые движения тела пододвигают Плетнева-дирижера к окончательному слиянию с оркестром и музыкой.