Новый Мир ( № 11 2009)
Шрифт:
Если режиссура есть искусство манипуляции зрительскими эмоциями, то Тарантино в «Ублюдках» — просто маг и волшебник. Несмотря на бредовость сюжета, фильм, как говорят зрители, «держит в напряжении от начала до конца и смотрится на едином дыхании».
Как и прочие опусы Тарантино, он поделен на главки — самодостаточные новеллы, снятые каждая в своем жанре и переводящие наши переживания из одного регистра в другой.
Глава 1. «Однажды в оккупированной фашистами Франции…»
Начинается эпически, в духе спагетти-вестернов. Распахнутый горизонт, женщина вешает белье, где-то в глубине кадра появляется колонна фашистских машин… Могучий фермер, только что рубивший топором могучее дерево, просит дочь принести воды — умыться перед встречей со смертельной опасностью. Мы уже ждем
Собственно, режиссерская стратегия становится уже тут абсолютно ясна.
Пункт 1 — обмануть ожидания: герой, от которого зритель ждет подвига, оказывается жалким предателем.
Пункт 2 — обставить это превращение таким обилием мелких психологических зигзагов и поворотов, что зритель, испытав множество разных эмоций, напереживавшись, невольно втягивается и начинает верить в достоверность происходящего.
При этом — пункт 3 — Тарантино не забывает нам «подмигивать» в самые ответственные моменты: мол, не парьтесь; все это ерунда, дешевка. К примеру, в разгар напряженного диалога он вдруг использует банальнейшую вертикальную панораму — камера скользит в подпол, демонстрируя, что внизу затаились разыскиваемые евреи. Сколько раз мы видели этот прием в фильмах про войну? Не припомнить. Но Тарантино только ухмыляется: «А чё? Работает!» Для тех же, кто еще не понял, что все это стёб, Тарантино приберегает иной сюрприз. Когда француз-фермер, слегка расслабившись и не ко времени почувствовав себя хозяином в доме, закуривает трубку, Ланда тут же достает из кармана свою — нечто среднее между ночным горшком и трубкой Шерлока Холмса. Тут уже весь зал ржет в голос. Убийство евреев таким образом берется в кавычки. Мы уже не воспринимаем все это всерьез. Мы — в парке аттракционов. Ждем-с: что нам еще приготовили?
А приготовили нам...
Глава 2. «Бесславные ублюдки» — энергичный и бодрый трэш-боевичок
Этакое «мочилово» с крутыми речугами Альдо Рейна, лезущего прямо в камеру на сверхкрупном плане и агрессивно требующего с «ублюдков» по сотне немецких скальпов: с клипом, состоящим из подвигов Хуго Штиглица и его эффектным освобождением из тюрьмы; с напуганным до смерти карикатурным Гитлером (Мартин Вуттке) в белой мантии с кровавым подбоем; с разбиванием головы бейсбольной битой и снятием скальпов. Все это снято с использованием самых пафосных и дешевых приемчиков из фильмов категории «Б». Чего стоит хотя бы явление зрителю сержанта Доновица по прозвищу Жид-Медведь из темной берлоги — тоннеля. Оттуда секунд тридцать доносится угрожающее постукивание битой, а потом, после того как немцы уже «обосрались от страха», является громила в майке, увешанный цацками, как негритянский рэпер, нежно проводит битой по голове потрясенного фрица и тут же мощным ударом превращает эту голову в расколотый кровавый орех. Соратники-«ублюдки» аплодируют, Жид-Медведь пляшет и орет, как и положено чемпиону. Нацисты трепещут. Жесть.
Взбодрившись, мужская часть зала ждет, что дальше будет еще круче. Но не тут-то было. Тарантино притормаживает и заводит тягучий, меланхоличный «нуар» в духе французских фильмов «новой волны» о временах оккупации…
Глава 3. «Немецкий вечер в Париже»
Ночь, пустые улицы, блестящие булыжники, немцы… Шошанна (теперь ее зовут Эммануэль Мимье) в кепочке а-ля Гаврош, стоя на лестнице, снимает с фасада буквы — название фильма Г. В. Пабста «Белый ад Пиц-Палю» с Лени Рифеншталь. Это, наверное, любимый фильм Тарантино (кстати, один из моих любимых тоже); столько, сколько говорят о нем в «Бесславных ублюдках», не говорят даже о Гитлере и открытии, к примеру, Второго фронта. «О, Пабст! Вам нравится режиссер Пабст?» — вопрошает Шошанну рядовой Цоллер, сам, кстати, как две капли воды похожий на молодого Пабста. Из этой их взаимной приверженности к творчеству великого немецкого режиссера могла бы возникнуть настоящая дружба, но Цоллер — враг, и Шошанна раз за разом отшивает его, пока ее самое не доставляют в дорогой ресторан на встречу с воздыхателем, Геббельсом и вездесущим Ландой.
Ланда — палач ее семьи — с иезуитской улыбочкой принимается допрашивать трепещущую юную леди (должно же гестапо быть в курсе: в чьем кинотеатре устраивают премьеру).
Сцены допросов — ситуационный рефрен «Бесславных ублюдков». А что? Очень выигрышная вещь: сидят два человека, беседуют, а зритель от волнения сходит с ума. В каждой главке фильма кто-то кому-то задает неудобные вопросы, но основных дознавателей два: Ланда и Альдо Рейн. Техника у них абсолютно разная.
Ланда — виртуоз, гений допроса. Его «фишка» — умение подстраиваться под собеседника… Он может бесконечно болтать ни о чем, сыпать комплиментами, изображать гурмана, забывчивого доброго дядюшку, преданного поклонника или рассеянного исполнителя надоевшего долга; в какой-то момент он добивается психологического контакта, собеседник ослабляет защиту, и Ланда наносит мгновенный и смертельный удар. Даже если он и не узнает ничего существенного, он все равно «ломает» человека, превращая его в раздавленное, растерянное, трепещущее от ужаса существо.
Шошанну, к примеру, он допрашивает в процессе поедания яблочного штруделя со взбитыми сливками. Сюжетно эта сцена не несет никакой нагрузки (если, конечно, не предположить, что Ланда изначально в курсе, кто такая Шошанна, и оставляет ее на свободе с каким-то дальним прицелом; но это слишком сложно
и дальше в фильме никак не отыграно). Зато в смысле манипуляции зрителем — это настоящий шедевр. Сначала Ланда заказывает штрудель себе и Шошанне. Потом останавливает ее: не ешьте. Требует сливки. Потом просит попробовать и вынести вердикт. Она пробует: неплохо. Ланда глотает сам. В этот момент у них с Шошанной одинаковое «блаженство» во рту. Да и зритель готов представить, как этот штрудель со сливками нежно тает в районе нёба. А заканчивает допрос Ланда тем, что втыкает в недоеденные сливки сигаретный окурок. Все, цель достигнута. Мы его ненавидим так, словно он ткнул этим самым окурком нам куда-нибудь в глаз.
Альдо Рейн — совершенно другое дело. Он не фиглярствует, не придуривается. Он уверен в себе и спокоен, как слон. Вот он допрашивает немца, который не хочет сдавать своих: «Не думаете же вы, что я выдам вам информацию, которая может повредить немцам?» — «Именно так я и думаю», — невозмутимо возражает Рейн. Он ни секунды не сомневается, что бейсбольная бита в руках Жида-Медведя — неотразимый аргумент. И не этот фриц, так другой выложит все, что знает. Он — палач, натуральный ублюдок, но зритель на его стороне. И не только потому, что Рейн воюет с нацистами. Просто он — цельное существо, и, идентифицируясь с ним, мы наслаждаемся собственной силой, в отличие от подлого хамелеона Ланды, который нас, лично нас унижает, заставляя ощутить собственную нашу слабость и уязвимость. Да. Так примитивно. Так работает кино — великий манипулятор.
Самое интересное происходит в фильме, когда Ланда и Рейн оказываются за одним столом и эсэсовец принимается допрашивать несгибаемого «ублюдка». Но это случается уже ближе к финалу. А пока зрителю, подуставшему от разговоров о кино, горючей пленке и яблочном штруделе, Тарантино предлагает новый шикарный аттракцион.
Глава 4. «Операция „Кино”», шпионский триллер
В резиденцию английской разведки является бравый лейтенант Арчи Хайкокс — интеллектуал и киновед, специалист по творчеству (конечно же!) Пабста. Его принимает Генерал (Майк Майерс — незабвенный суперагент Остин Пауэрс, присутствие которого в этой сцене мгновенно превращает ее в пародию даже не на Бонда, а на его карикатурного двойника). Тут же, попыхивая сигарой, сидит в углу лорд Уинстон Черчилль. Англичане пьют виски из глобуса (ну а как же еще — властители мира!). Умный разговор, понятное дело, идет о кино, о том, что Геббельс как продюсер может соперничать если не с Луи В. Мейером, то по крайней мере с Дэвидом О. Селзником, — но при этом никому не приходит в голову удостовериться, что агент-интеллектуал чешет по-немецки с нужным акцентом.
Дальше идет совершенно убойная сцена — встреча Хайкокса и «ублюдков» с мадмуазель Хаммерсмарк — мексиканская дуэль во французском винном погребке под названием «Луизиана». Снята она в лучших традициях Тарантино: в замкнутом помещении четверо «наших» и с полдюжины немцев, не считая французского бармена и юной официантки, двадцать минут беседуют, выпивают, обсуждают (и не надоело им?) фильм Пабста «Белый ад Пиц-Палю» (Хайкокс убеждает заинтересовавшегося его акцентом гестаповца, что он родом из этой альпийской деревни и даже умудрился в юные годы сняться у Пабста в массовке, в незабываемой сцене с факелами); играют в увлекательную игру: отгадай персонажа, чтобы потом начать ураганную пальбу и дружно перемочить друг друга. Зритель в восторге: напряженно, эффектно, смешно… Даром что это полный провал операции «Кино», которая, по идее, должна бы после такого закончиться, не начавшись.