Новый Мир ( № 11 2009)

Но «ублюдки» так, запросто, не сдаются. Они тащат раненую кинодиву в какую-то ветлечебницу, и там Альдо Рейн допрашивает ее с пристрастием, сунув палец в пулевое отверстие: что это было? Подстава или случайность? Красотка корчится, но отмазывается. Говорит: англичанин выдал себя, неправильным, не арийским жестом заказав выпивку. Ладно. Операция продолжается. Поскольку всех немецкоговорящих «ублюдков» перестреляли, на дело пойдут сам Рейн,

Жид-Медведь и рядовой Омар Ульман, которые знают три слова по-итальянски и будут, соответственно, изображать «макаронников». Они послужат эскортом для фройляйн Хаммерсмарк, которой псячий доктор налепит на ногу фальшивый гипс, и она будет всем рассказывать, что сломала ногу в горах (немцы ведь обожают альпинизм). Блестяще, иронизирует кинодива. «Полное говно», — констатирует Рейн. Но на премьере обещался быть Гитлер, и упускать такой шанс нельзя.

Понятно, что «Операция „Кино”» прежде, чем завершиться триумфом, должна оказаться на грани полного краха. Но идиотизм героев всей этой истории, признаться, поражает воображение. Дура-кинозвезда назначает зачем-то конспиративное свидание в мышеловке. Английский суперагент говорит по-немецки с выдающим его акцентом. Ублюдки, вытаскивая из подвала раненую диву, умудряются забыть на месте преступления ее туфельку. Да ладно бы туфельку — еще и салфетку с ее автографом, который она неосмотрительно дала подвыпившему поклоннику-немцу. Ланда, явившийся на место событий, все просекает на раз, и на следующий день, придя на премьеру, он уже полностью готов «к встрече с прекрасным».

Глава 5. «Месть крупным планом». Жанр — полный «пир духа». Парад-алле!

Здесь обе сюжетные линии, мелко порубленные, совмещаются в едином пространстве пафосно декорированного орлами и свастиками кинотеатра, но так при этом и не пересекаются.

Красавица Шошанна в алом роскошном платье под песню Д. Боуи наносит на лицо боевой макияж, кладет крошечный пистолетик в сумочку, заряжает пленку в проектор, целует на прощание верного Марселя…

Нет, Тарантино все-таки настоящий киноманьяк! Пленка, проекторы, кинозал, монтажный стол, эйфория премьеры, таинственный мир за экраном, где маленький человек оказывается в окружении гигантских говорящих и движущихся теней, — все это вызывает у него ощущения на грани оргазма! То, с какой любовью показаны в фильме манипуляции с кинопленкой, не идет ни в какое сравнение с крайней скудостью собственно лирических чувств.

Вся любовь Шошанны с негром Марселем сводится к паре дежурных фраз: «Если мы хотим сжечь кинотеатр, — а это решено, — ты же не позволишь мне сделать это одной. Я люблю тебя. Ты любишь меня. Только тебе я могу доверять»; и: «Прощай, любовь моя!» — ближе к финалу. С Цоллером отношения, понятное дело, еще холоднее. Только пристрелив его во время премьеры и увидев сквозь проекционное окошко его «живое» лицо на экране, Шошанна проникается к немецкому герою каким-то подобием чувства, реагирует на его стоны и склоняется к нему, чтобы получить от недобитого фрица пулю в живот.

Девочку, признаться, ни минуты не жалко. Красивенькая и холодная, как замороженная треска, она нужна в фильме, только чтобы спортивно убежать от Ланды в начале, меланхолически менять вывески на фасаде кинотеатра, досадливо закатывать большие глаза при встречах с Цоллером и красиво умереть рядом с ним в длинном красном платье на полу кинобудки под сполохи кинопроекции. Больше того, звездный час Шошанны наступает уже после смерти. В фильм «Гордость нации» они с Марселем умудрились вклеить ее крупный план с текстом: «Скоро вы все умрете, фашистские гады!» — и, когда сей фрагмент появляется на экране посреди «Гордости нации», Марсель, бросив окурок, поджигает ворох супергорючей кинопленки, сложенной за экраном; все вспыхивает, Шошанна кричит о еврейской мести в лижущих экран языках пламени (Тарантино явно цитирует здесь финал «Страстей Жанны д’Арк» К.-Т. Дрейера), а потом крупный план хохочущей мстительницы проецируется на клубы дыма все время, пока фашистская толпа ломится в запертые двери горящего кинозала.

«Ублюдки» меж тем имеют весьма бледный вид, столкнувшись перед премьерой в фойе с Гансом Ландой. Он ржет в голос, выслушав версию о сломанной в горах ноге фройляйн Хаммерсмарк, и от души потешается над тремя «итальянцами» — стрекочет и разливается по-итальянски, при том, что они в ответ способны выдавить из себя только «скузи» и «ариведерчи». Затем он, пригласив Бригитту в кабинет, коварно защелкивает потерянную туфельку у нее на ноге и с наслаждением душит испуганную прекрасную блондинку собственными руками. Рейна арестовывают гестаповцы и вместе с другим «ублюдком» по прозвищу Лилипут везут для допроса в какой-то гараж. А Жид-Медведь вместе с Омаром Ульмаром сидят в зале, в середине ряда со взрывчаткой, привязанной к икрам, как мыши в мышеловке.

Тут, собственно, начинается последний допрос, он же торг. Ланда ликует. Дразнит малыша Лилипута, но он — мелкая дичь. Главный сюрприз он приберег для Рейна. Ланда предлагает сделку: он предоставит операции «Кино» идти своим ходом — Гитлер и все его присные будут уничтожены, — а взамен он требует от правительства США безопасности, денег, американское гражданство, поместье в Нантаккете и почетное место в учебниках. Он желает войти в историю как человек, уничтоживший фюрера и положивший конец Второй мировой войне.

Надо видеть в этот момент лицо Бреда Питта, у которого прямо-таки искрят от натуги извилины. В его простом, незамутненном мозгу просто не укладывается, как можно добиться величайшего блага, пойдя на поводу у величайшего зла.

Меж тем итальянцы, углядев Гитлера, идут на дело. Переодевшись в официантов, обезвреживают охрану, врываются в ложу и поливают Гитлера с Геббельсом из автоматов на фоне хохочущей Шошанны и пылающего экрана.

Альдо Рейн сидит с совершенно перевернутым, идиотским лицом и слушает, как подлец Ланда диктует американскому командованию свои условия.

Кинотеатр горит, «итальянцы» с выкаченными глазами расстреливают обе­зумевшую толпу. Наконец срабатывает часовой механизм и все на фиг взрывается.

Эпилог

Утро. Дорога в лесу. Ланда в сопровождении радиста везет Рейна и Лилипута к линии фронта. На границе американской зоны они меняются ролями. Теперь Ланда и радист «пленные». И тут правильный пацан Альдо Рейн восстанавливает порушенную у него в мозгах справедливость. Он, не глядя, стреляет в радиста. Лилипут принимается снимать с убитого скальп. А Рейн задает совершенно потрясенному таким поворотом Ланде свой обычный вопрос: ты ведь снимешь нацистскую форму, да? И никто не узнает, что ты был нацистом. Это неправильно. И потому я оставлю тебе то, чего ты не можешь снять. После этого он вырезает эсэсовцу на лбу фашистскую свастику и, глядя на дело рук своих, с удовлетворением произносит: «По-моему, это — шедевр».

Примерно так, я думаю, Тарантино и относится к своему фильму.

А что же зрители? Зрители по большей части в восторге. Только самые упертые российские патриоты возмущаются: «Война закончилась не так! У нас украли победу! Теперь молодое поколение будет думать, что Гитлера взорвали в кинотеатре, а войну выиграли евреи».

Чуть более изощренные их товарищи потирают ручки: «Ага! Тарантино наконец-то снял честный фильм и вывел этих еврейских ублюдков на чистую воду. А то все кричат, что они жертвы! Вот, поглядите, как они скальпы снимают!»

Встречались мне и отзывы, полные сочувствия к немцам: «Тупое быдло уничтожает людей высшей расы!» Картина, надо сказать, действительно дает для этого некоторые основания: «ублюдки» тут и правда тупое быдло, а немцы показаны пусть и комическими, но уберменшами в форме, с орденами, в белых перчатках, кителях и даже мантиях с кровавым подбоем. И единственный интеллектуал на весь фильм — тоже немец, даром что редкостное дерьмо.

Ежели на человека надеты соответствующие идеологические очки, он видит в этом фильме то, что хочет увидеть: антисоветскую, антиееврейскую, антиамериканскую — или же американскую, еврейскую, профашистскую и какую хочешь агитку. Но это все, скорее, экзотика. «Настоящих буйных мало». В основном же люди смотрят тарантиновское кино без «очков» и просто искренне радуются. Им все по фиг: как там закончилась война? Кто победил? Правда это или неправда. Главное — «вставляет». Сидишь себе в зале, тебя колбасит, тебе клево, ты испытываешь кучу разных эмоций — разве не за этим люди ходят в кино?