Новый Мир ( № 11 2009)

Читатель, ожидавший от публикации «неизвестного Оболдуева» каких-то невероятных новых поэтических впечатлений, возможно, будет несколько разочарован. Стихи раннего Оболдуева, при всей их своеобычности, все же, мне кажется, бледнеют на фоне его зрелого творчества, представленного первым томом. Что ж, задним числом угадывать в умозрительных и как бы нарочито неловких молодых стихах характерные черты будущего большого поэта — занятие увлекательное и притом весьма поучительное и для нынешних стихотворцев, и для литературных критиков или, скажем, редакторов отделов поэзии.

И вот что любопытно: откуда мог знать и знал ли Виталий Пуханов, называя свою книгу в 96-м году «Деревянный сад», вот эти, 24-го года, оболдуевские строчки:

А ты,

моя бесценная,

хуже деревянного сада:

помнишь не помнишь —

— любишь не любишь.

Андрей Белый, Григорий Санников. Переписка 1928 — 1933. Составление, предисловие и комментарии Д. Г. Санникова. М., «Прогресс-Плеяда», 2009, 264 стр.

Андрей Белый умер в 1934 году в возрасте 53 лет.

Григорий Санников — в 1969-м, не дожив до 70-летия.

В годы, когда длилась их переписка, Санников уже был признанным советским поэтом и более или менее влиятельным литературным деятелем; Белый же оставался подозрительным «попутчиком». Грустно читать приведенный в книге черновик оправдательного письма Андрея Белого прокурору Катаняну (1931), в котором поэт пытается отвести удар от арестованных друзей-антропософов — а возможно, и от себя самого. Вообще эта книга писем донельзя печальная.

Молодой «пролетарский» поэт Григорий Санников (и, надо сказать, поэт талантливый) познакомился и подружился с «символистом», когда тот читал лекции и вел семинары в Пролеткульте с октября 1918 по май 1919 года. Уже тогда молодой поэт, подпав под обаяние незаурядной личности Андрея Белого и увлекшись его теорией стиха, оказывал своему наставнику посильную житейскую помощь. По мере продвижения Санникова по карьерной лестнице эта помощь становилась все более значимой. В письмах отражены перипетии издательских, гонорарных и квартирных хлопот — мы сегодня уже не очень хорошо представляем себе, какую трагифарсовую бюрократическую машину представляло собой «молодое советское государство».

«С „Известиями” все благополучно; да и с Госбанком, надо надеяться, тоже;

если бы не тупость или нежелание выслушать меня тов. Шароварова, к которому меня послали из окна № 10, я и не сомневался бы; но после посещения тов. Шароварова я заранее принимаю меры к тому, чтобы в случае путаницы с текущим счетом остались хоть какие-то следы о том, что данная операция проведена была».

Последней помощью, оказанной Григорием Санниковым Андрею Белому при жизни, были хлопоты о получении путевки в писательский дом отдыха в Коктебеле.

Сразу после смерти поэта в «Известиях» был напечатан некролог, подписанный Б. Пильняком, Б. Пастернаком и Г. Санниковым. «Пробил» публикацию некролога Санников, за что и получил взбучку по партийной линии.

Григорий Санников был смелым человеком: в 1937 году он тайком вынес из редакции «Нового мира», где заведовал отделом поэзии, и сохранил до лучших времен рукопись поэмы «Христолюбовские ситцы» арестованного Павла Васильева. (Недавно в том же издательстве «Прогресс-Плеяда» вышел томик избранной лирики Павла Васильева с предисловием Даниила Григорьевича Санникова.)

А н д р е й С т е п а н о в. Сказки не про людей. М., «Livebook/Гаятри», 2009, 224 стр.

Издательство «Гаятри» известно книгами веселыми и даже озорными. Пролистав книжку и еще ничего не зная об авторе, убедился — так оно и есть. Читал — и то улыбался, то посмеивался… Остроумные сказки. Озорные. И конечно же про

людей, а оттого и грустные. И про получившую американское гражданство гориллу из Московского зоопарка, и — едва ли не лесковским сказом — про говорящего попугая Екатерины Великой, доставшегося в революцию Феликсу Эдмундовичу, и про поповскую собачку Тишку, как водится, попом же и убитую, и про микроба Гришу и умудренного червяка Пал Иваныча…

«— Жопа! Жопа! — вскричал Пал Иваныч.

В Гришином лексиконе не было такого слова. Но он сразу понял: это слово означало „свобода”. Так кричали древние воины, завидев море после долгого перехода по пустыне: „Таласса, таласса!” А матросы Колумба, намучившись в морях, тоже кричали, только наоборот: „Земля, земля!”

Воздушная струя понесла их на волю. Помятые, уставшие, но не побежденные и не переваренные, они были выброшены из кишечника навстречу новой жизни».

Хулиганство, конечно, зато с хорошим концом — самым, пожалуй, оптимистическим в книге. Автор — доктор филологических наук, чеховед, и неудивительно, что в его затейливой прозе слышны чеховские отголоски — чеховское ехидство, чеховская грусть.

В л а д и м и р Б е р е з и н. Диалоги. Никого не хотел обидеть. М., «Livebook/Гаятри», 2009, 640 стр.

Фирменное березинское резюме — «извините, если кого обидел» — давно уже стало поговоркой среди по меньшей мере двух с половиной тысяч читателей его Живого Журнала, в котором прозаик и литературный критик Березин выступает под именем berezin.

В книге собрано порядка тысячи почти ежедневных, преимущественно абсурдистских этюдов автора дневника, причем не всех, а тех лишь, что либо сами по себе, либо вместе с возникающими в комментариях пикировками подпадают под означенный жанр — диалоги. (В авторском предисловии Владимир любезно перечислил так называемые никнеймы, условные имена своих корреспондентов — в тексте все они остаются безымянными.)

Пародии, скетчи, трёп, стёб, маскарад, тусовочные репризы, разнокалиберное литературное хулиганство — и тут же вполне серьезные (ну, полусерьезные) рассуждения и замечания, плавно перетекающие в трёп-стёб.

«— Ну и как дозорный автор? Спит?

— Спит?! Он сидит со стаканом, а на коленях у него — баба. Саския зовут. Сам видел.

— Я тоже видел. Это он раньше сидел. А сейчас уже набрался и спит.

— Нет. У него ночная вахта. То есть — смена.

— Вы все перепутали. Это у нас — ночная смена. А у него там сейчас дневной дозор, но это не он, а Босх.

— Нет, там Брейгель — и стройный ряд слепых нищих, для которых ночь вечна, валится в канаву.