Новый Мир ( № 11 2010)

Роман автобиографичен и не принадлежит к числу лучших работ писателя. Для тех, кто был свидетелем описываемых событий, нетрудно понять, что Кормер описывал не только свои искания, но и своих друзей. Не говорю о том, что в советское время это было небезопасно в первую очередь для узнаваемых героев романа. Кормер не особенно заботился о том, чтобы герои романа не казались буквальными списками реальных людей. Круг его друзей, среди которых Мелик Агурский, Григорий Померанц, Наташа Трауберг, скопирован и перенесен автором на страницы романа. Отец Александр тяжело переживал эту публикацию не столько из-за того, что в романе Кормера многие события тех лет были поданы не всегда в объективной трактовке. Он прежде всего думал о реакции Наташи, зная ее ранимость и понимая, что роман может повергнуть ее в депрессию. Он всячески стремился уберечь ее от прочтения. Мне это показалось немного странным, поскольку я не читал романа в самиздате. Взяв журнал и начав читать, я не смог пробиться сквозь непреображенную действительность. Встретившись с отцом Александром, я поделился с ним своими впечатлениями: «Безблагодатная вещь». Он согласился со мной, признав, что найдено точное определение. Насколько понимаю, ему все же удалось спрятать от Наташи «Наследство».

Она очень тяжело пережила гибель отца Александра. Живя в Литве, она много общалась с католическими священниками и епископами. Наиболее близок ей был отец Станислав Добровольскис [29] . Отец Александр и отец Станислав занимали центральное место в ее жизни, несмотря на разность судеб и путей. С отцом Станиславом отец Александр Мень дружил и несколько раз бывал у него, направлял к нему своих прихожан. Живя в Литве и посещая еще до Тарасовки иногда Николо-Кузнецкий храм, в котором настоятелем был священник Всеволод Шпиллер, Наташа услышала от него совет приобщаться к католичеству. На самом деле для нее христианство было единым, не разделенным на Западную и Восточную Церкви. Она писала:

«Когда в детстве, кроме православных, я видела питерских лютеран, а в молодости – литовских католиков, до разделений ли было! Все они были тем островом веры, который, по слову Льюиса, становится меньше. А если православные хранят то, что францисканский священник назвал при мне (1)Иоанновым сокровищем(2), то будем же ему верны». В одной из радиопередач Наташа вспоминала о нем: «Отец Станислав был в Пабярже настоятелем храма и единственным священником. Почему он стал так известен? (1)Не может укрыться город, стоящий на верху горы(2). Литва тогда просто искала очень духовного человека, в нем была потребность. Помню, мне молочник, простая душа, сказал: (1)Что наши ксендзы! Я в костел-то и не хожу, но у нас есть Добровольскис!(2) То есть он в народном сознании считался носителем чистейшей францисканской – бескорыстной и бессребренической – духовности.

Первую встречу в деталях не помню, но думаю, он - как всегда и ко всем - выбежал навстречу и что-то приветственно закричал. (У него был довольно высокий голос.) Выбежал из дома, или из храма, или из кузницы, где он ковал свои (1)солнышки(2). <...> Это такое литовское языческое украшение: круг, а из него исходят лучи. Но в середину круга вписан крест. Патер ковал их из медных и латунных кастрюль, которые ему свозили со всей Литвы. <...> Это был способ аскезы. Он их большей частью раздаривал, хотя в доме на серо-бежевой бревенчатой стене всегда висело много таких (1)солнышек(2). Очень красиво. Он был в высшей степени не чужд эстетизму. В доме у него все было очень, как сейчас сказали бы, стильно. Было много потрясающей красоты старых священнических риз – у католиков они называются (1)орнатами(2). Ему опять-таки со всей Литвы передавали эти ризы, часто совсем ветхие. Он их спасал, чинил. И потом все это висело у него, был просто такой музейчик. Францисканец живет подаянием. Но промыслительно деньги всегда посылаются, тем или иным способом. Говоря (1)по-новорусски(2), если действительно нужно, то Бог всегда (1)подгонит(2). Надо только на Него полагаться. Средства у патера были – ему давали и присылали много, и он их с немыслимой щедростью раздавал. <...> Однажды я привезла ему гору самиздата-тамиздата, и когда он меня провожал (он всегда всех провожал почти до самой дороги), то начал вручать мне деньги. Я отнекивалась за ненадобностью, а он, вскинув руки к небу (характерный жест), почти закричал: (1)Так что мы – не мистическое тело?!(2)

Патер был человек Промысла. Например, считал, что тюрьма спасла его от гораздо худших вещей: от юношеского романтизма, от каких-то нелепых мечтаний. (Впрочем, и некоторые его странности были следствием тюремного опыта. Хотя он всех животных любил, не мог видеть немецких овчарок – эти несчастные собаки на зоне кого-то загрызли до смерти у патера на глазах.) Он иногда рассказывал, как рубил уголь в Инте, но эти рассказы на бумаге не передать, надо было видеть. Мы не знали, что правильнее: смеяться или плакать. Вообще, он очень смело говорил об искушениях, которые его когда-то мучили. Искренний был и откровенный человек. Сплетен об отце Станиславе ходило много, но это естественно – он был чудак, юродивый. Сплетничали в основном околорелигиозные дамы, что, видимо, неизбежно в любой конфессии. Примерно к концу 1960-х к нему повалили люди из России – каюсь, не без моего участия. Потому что в массе своей это были недавно пришедшие в Церковь. Пришедшие из фронды, что еще туда-сюда, или, что куда опаснее, из тяги к любому (1)запредельному(2). Все это было перемешано с диким коллективизмом пресловутых (1)шестидесятых(2), когда эдакий комсомольский задор был невероятно силен. И к о. Станиславу целыми агитбригадами ездили. Разговоры до утра, бесконечный чай-кофе... В общем, обычный столичный интеллигентский треп. Разумеется, я говорю не о конкретном рабе Божием – неофите шестидесятых, а о том весьма тлетворном, на мой взгляд, духе, который тогда очень сильно развился и витал над этими, во всем остальном неплохими, людьми. Всезнающие, праведные, самоуверенные отца Станислава особенно мучили » [30] .

В середине 1990-х годов Трауберг принимает монашество и становится доминиканской монахиней Иоанной. Правда, доминиканская монахиня, вернее сестра – терциарий, это не совсем то, к чему мы привыкли в Православии. В католичестве терциарий – это прежде всего человек, давший обеты и живущий в миру согласно правилам соответствующего ордена.

В освободившейся от большевистской идеологии России ее дарования раскрылись с неслыханной полнотой: она входила в редакционный совет журналов «Истина и жизнь», «Иностранная литература», была членом правления Российского библейского общества (с момента его восстановления) и Честертоновского института (Великобритания). С момента основания (1995 г.) преподавала в Библейско-богословском институте святого апостола Андрея (ББИ). Писала статьи для Философской, Литературной и Католической энциклопедий, публиковалась в журналах «Знамя», «Неприкосновенный запас», «Согласие», «Истина и жизнь», «Дружба народов», «Континент», «Сеанс», «Фома», «Новый мир». Много лет вела радиопередачи на церковно-общественном канале «София», читала лекции, давала интервью, отвечала на многочисленные вопросы. Неоднократно выезжала за границу, в том числе в любимую Англию. И всегда радовалась этой возможности – немыслимой в советские времена.

В последние годы она становилась все просветленней и мудрей. Именно поэтому ее радиопередачи привлекали такое внимание. Какое счастье, что слушатели порой записывали ее афористические изречения. К примеру, одно из них: «Вот притча из жизни. Захожу в вагон метро, усталая, но все места заняты. Гляжу, девушка сидит, увлеченно читает. Что читает? Присмотрелась — (1)Добротолюбие(2). Про то, что надо старушкам иногда место уступать, там не написано». Работая над воспоминаниями, я всегда держал перед глазами ее четыре краткие заповеди мемуаристам:

«1) Берут какой-то срез и устраивают человеку маленький страшненький суд. Но ведь мы не знаем, как его видит Бог — единственный, у Кого правильное зрение.

2) В мемуарах бывают две стороны: с одной — (1)какой же он гад(2), а с другой — (1)какой же я хороший(2).

3) Есть очень простой критерий при написании мемуаров о ком-то: если прочитать ему текст и он не схватится за сердце и, как ребенок, не заплачет, тогда писать можно.

4) А представь, что это написали о тебе и опубликовали?» [31]

Во время работы над воспоминаниями у меня было постоянное ощущение присутствия Наташи, которая словно заглядывала через мое плечо и читала появляющийся текст. Насколько я помню, за сердце не хваталась и всхлипываний я тоже не слышал. И если я не ошибся в своих ощущениях, значит, воспоминания можно давать читать другим.

Она умирала от рака. Знала, что неизлечимо больна, и продолжала работать даже в хосписе. Его она называла своим «домом творчества». Федерика де Граф – врач, она работает волонтером в Первом московском хосписе, где умирала Наталья Леонидовна. Еще в понедельник, 30 марта 2009 года, на вопрос о том, как себя чувствует Наталья Леонидовна, Федерика ответила: «Уходит. Она мирная. И очень сильная».

1 апреля Наталья Трауберг скончалась. Отпевал ее священник Владимир Лапшин, из духовных чад отца Александра Меня, в Успенском храме, что в Газетном переулке, который она так любила.

[1] Л е в и В л а д и м и р. «Я ведь только инструмент» (из писем отца Александра). – В сб.: «И было утро». М., 1992, стр. 226.

[2] Т р а у б е р г Н а т а л ь я. Сама жизнь. СПб., «Издательство Ивана Лимбаха», 2008, стр. 12 - 13.

[3] Мария Витальевна Тепнина (1904 - 1992) – православная христианка, зубной врач, подруга Елены Семеновны Мень. В 1946 году была арестована по делу о катакомбной общине архимандрита Серафима (Битюкова). Срок отбывала в Кемеровском женском лагере. Была освобождена в 1954 году.

[4] Т р а у б е р г Н а т а л ь я. Указ. соч., стр. 50.

[5] Г л а з о в Ю р и й. В краю отцов (Хроника недавнего прошлого). М., «Истина и Жизнь», 1998, стр. 55 – 56.