Новый Мир ( № 11 2010)

Но Круглов как бы пытается показать, что литература (и вообще культура) вовсе не отрывалась от Бога: Бог говорит с нами языком Сент-Экзюпери («Вы ведаете. вы, – ответственные /За Меня, Которого приручили»), появляется в сказках Андерсена («правь, Дюймовочка! / Третью весен разменяв сотницу, / Тонкие руки свив молитвенно...») и т. д.

Показательно в этом отношении стихотворение «Гэндальф озабоченно курит трубку», в котором соединились три пласта: Толкиен, реалии нашего времени (ноутбук, Гугл), христианство.

– А потом – вдруг в памяти всплыли

Слова… когда-то, очень давно,

Мне читал их по исчезнувшей книге дядя Бильбо.

И мне так захотелось найти эту книгу!

Ну, я и набрал в Гугле, так, как запомнил:

«Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом,

Так и ядущий Меня будет жить со Мною».

– Ну, ничего себе!.. ты отжог, Фродо!..

Ох уж эти хоббиты: кажется, знаешь их сотни лет, –

А как вдруг удивят тебя, и откуда в них что и берется!

(«Гэндальф озабоченно курит трубку»)

Скорее это мы оторвались от Бога, как Идеалист из стихотворения «Царство Божье», и не вчитывались всерьез в то, что читали. Сфера интересов современного образованного человека разнообразна, в нее, несомненно, входят окружающий мир, некоторое количество известных всем книг, история последних веков (на этом, конечно, разнообразие интересов не исчерпывается, но мы выделили те аспекты, которые особенно значимы для поэтического сборника Круглова). Вопросы о вечном легко мысленно «вычеркнуть» из этой сферы, забыть, потерявшись в потоке информации, но они остаются подспудно, требуя ответа. Круглов «вскрывает» то, что сознательно и подсознательно отодвигается на второй план. Детали XXI века, появляясь в стихотворениях Круглова, могут отсылать читателя к символам, чья древность не вызывает сомнений:

крест – и есть сама

забытость

то и дело назойливо

всплывающая в мир как рекламный баннер в сайт

постовое делание спасающегося:

не дать раздражению прорваться

смирить в себе этого зверя

не кликнуть курсором в перекрестье:

«закрыть»

(«Пассия, вечер Воскресенья»)

Круглов «приближает» к нам библейские сюжеты, пользуясь деталями повседневной жизни (о Вечном жиде – «варикозные, взбухли вены»), реалиями XX века (о блудном сыне, старающемся жить по правилам отца, – «это понятно: это вроде / (1)Морального кодекса строителя коммунизма(2), / только награды отодвинуты на после смерти»), персонажей Библии связывает с персонажами современной масскультуры (о Христе глазами девочки – «и с неба спикировал бэтмен / и спас меня! такой красивый...»).

Связь «старого» с «новым» обеспечивается не только культурной памятью, но и неизменностью тем и проблем, волнующих человека. «Старое» объясняется через «новое», священное – через мирское, но бывает и наоборот: события, близкие к нам в историческом масштабе, получают христианское истолкование («Новомученики и исповедники российские XXI», «Собор небесных сил бесплотных»).

«Тысячу лет / ни одна звезда не светит в морозной мгле», – читаем в стихотворении «Фонарик». Фонарик остается, значит, надо идти, и это credo волхвов, возможно, применимо и к автору стихотворения, доносящему до нас через временную и культурную дистанцию (а также через наши предубеждения и заблуждения) знание о Младенце, «о смирне надежды», «о ладане веры», «о злате любви».

Потребность вчитаться, увидеть за культурными и историческими явлениями что-то большее, задать те самые «вечные вопросы» и встроить их в современный контекст, наконец найти непреходящую истину – такая потребность существует даже у читателя-агностика, поэтому «новая духовная поэзия» так привлекает внимание читателей. И один из возможных выводов, к которым придет читатель поэзии Сергея Круглова, – это:

Мы всё, всё понимаем, Боже

(не столько смиренно, сколько вымотанно).

Все суды твои правы.

Мы ничего не можем, – разве вот только

петь.

(«На реках Вавилонских»)

Елена Горшкова

[2] < http://www.vavilon.ru/texts/kuzmin2.html >.

[3] < http :// magazines . russ . ru / novyi _ mi /2009/10/ dd 18. html >.

[4] <http://magazines.russ.ru/km/2004/2/fain33.html>.

Один день в Дагестане

ОДИН ДЕНЬ В ДАГЕСТАНЕ

Г у л л а Х и р а ч е в. Салам тебе, Далгат! Повесть. Вступительное слово Алисы Ганиевой.
– «Октябрь», 2010, № 6.

Кавказ русская литература начала осваивать в XIX веке одновременно с русской армией. На протяжении столетия классики от Бестужева-Марлинского и Пушкина до Толстого и Бунина выбирали Кавказ как место действия для своих поэм, повестей, рассказов, а горцев делали их главными действующими лицами. Но русские писатели позапрошлого века не слишком пристально вглядывались в жизнь кавказских народов. Главное - население этого региона представлялось им принципиально отличным от русского населения империи, обладающим своим колоритом, менталитетом, обычаями, ничего общего не имеющим с пришедшими с севера завоевателями. Для романтиков горцы были идеальными бунтарями, а Кавказ – байроновской Грецией, местом бегства от обыденности столичной жизни.

В конце столетия Кавказ практически сходит со страниц русской литературы, тот же «Хаджи-Мурат» написан гораздо позже, чем задуман. Герои-горцы уступили позиции героям-революционерам, далеким от романтического идеала.

В советское время описание жизни родных регионов – как мирной, так и на виражах истории – в творчестве национальных авторов стало привычным. Но на нынешний момент – за несколькими яркими исключениями - почти все они остались скорее в истории литературы, чем собственно в литературе. Поэтому, если смотреть из 2010 года, кажется, что Кавказ в 60 - 70-е выпал из центра русской общественно-политической и литературной жизни, а с началом межэтнических и военных конфликтов в конце 80-х вернул себе утраченные позиции. Литература подоспела только в «нулевые» годы, выдав целый пласт произведений о Первой чеченской войне и постепенно формируя тексты о Второй. Но Прилепин и Бабченко, самые яркие авторы этой волны, пишут о себе в Чечне, об экстремальном опыте, о войне; Маканин - совсем иначе, но тоже рассматривает ситуацию войны на Кавказе. Кавказский мир в творчестве этих авторов не описан, да как его описать, не будучи погруженным в этот отдельный мир на протяжении долгого времени? Герман Садулаев с книгой, декларативно названной «Я – чеченец!», ворвался в современную литературу с этим взглядом изнутри, но и он скорее описывает экстремальный опыт того, кто оказался по другую - по сравнению с Прилепиным и Бабченко - сторону баррикад, - гибель народа, оказавшегося в сердце военной мясорубки.

И вот мы дождались текста, который дает картину жизни, а не гибели Кавказа. Повесть никому не известного Гуллы Хирачева из Махачкалы под названием «Салам тебе, Далгат!» отмечали еще с момента объявления лонг-листа премии «Дебют», а на пресс-конференции во время объявления финалистов премии Александр Иличевский, помнится, воскликнул: «Хирачев, вы гений!» Но самое интересное случилось уже на церемонии вручения «Дебюта»-2009, когда перед собравшимися предстал лауреат в номинации «Крупная проза» за повесть «Салам тебе, Далгат!»… известный литературный критик, москвичка Алиса Ганиева. Вот тогда стало по-настоящему любопытно, что и как написала о жизни современного Дагестана проницательная и умная молодая критикесса. Наконец, в июле повесть вышла в журнале «Октябрь» и стала достоянием если не широкой, то экспертной общественности.