Новый Мир ( № 12 2008)

Как юный взор твой был на звездный оклик зорок

Сквозь злую боль вселенской слепоты.

И вспомнишь ночь, и раненое море,

И звездный мост над древней глубиной,

И звездный след в волнах, и звездный след во взоре,

Оставленный единою ладьей.

Тот след отыщется ль в душе твоей предзимней,

И в тусклом трепете зари твоей вечерней,

Из берегов земного бытия.

К ней юность всех гостеприимней.

4.VIII.

sub 74 /sub

Никого мне сегодня не нужно

И никто мне сегодня не дорог,

Сердце, что ли, недужно

Или греется на сердце ворог —

Не пойму и понять недосужно!

Погадать мне — без месяца сорок19,

А по сердцу — считать не охота!

Только там, — начал друг или ворог,

А идет, не скудея, работа…

Вот работе бы этой конец —

Был без золота б золот венец!

4.VIII.

sub 75 /sub

sub /sub

Шуре.

Ты подарил мне камень дымный.

В струях остылого огня

Он белизной огнеприимной,

Как лаской, радует меня.

Как он, тверда, как он, прекрасна

Да будет молодость твоя.

И с белизной его согласна

Да будет радость бытия!

А мне в пути моем усталом

Он будет верный талисман,

Ведущий по тропинкам малым

На верный берег, за туман.

И с ним в руке, хранить я буду

Твой милый образ, встречник мой,

И нашей встречи не забуду,

Как не забуду камень твой.

29.VII.

sub 76 /sub

sub /sub

Е. Ф. Юнге20 пишет Достоевскому после «Карамазовых» про свое детство:

…«Как сильно я благодарна Вам, именно благодарна. Не смейтесь над моими утрировками, — но, право, это чувство однородное с тем, как чув­ст­вуешь в детстве, когда восторгаешься природой или наслаждаешься каким-нибудь удовольствием, и в душе рождается какая-то горячая благодарность к Создателю. Я часто оставляла елку, чтобы побежать помолиться, а потом часто перед красотою заката падала на землю в восторге и немой молитве»

(Восп<оминания>. М., «Сфинкс», стр. IХ).

sub 77 /sub

sub /sub

За торжественным обедом у кого-то из синодальных сановников, где было много дам, присутствовал Антоний Волынский21. Сидя среди важных дам, он вел «антониевы разговоры» с обычным своим вольнословием и свободоязычием. Сидевший поодаль старичок-архиерей из далекой Сибири одним ухом вслушивался в разговоры знаменитого владыки и, наконец, обратился к нему:

— Ваше Высокопреосвященство, я слышу, неоднократно упоминаете слово: Амур… Я знаю Амур: это река большая и судоходная…

(От С. М. Соловьева, слышавшего от Нестерова)

sub 78 /sub

sub /sub

Разговор с Сашей со слезами, за 3 часа до его отъезда.

И в радость прерванной разлуки

И в знамя новых дружных встреч

Тебе несу, как прежде, муки

И душу посекавший меч.

Развертывает Ангел строгий

Былые годы в новых днях

И учит жить былой тревогой

Со старой песней на устах.

И вкладывая руку в руку,

О, обретенный снова брат,

Благословляю я разлуку,

Нас съединившую стократ.

19. VIII.

sub 79 /sub

sub /sub

Волны ползучие впадины выбили

В темно-шафранных пустынных утесах.

Волны ль зовут к настигающей гибели —

Рушится ль зов этот в срывах и сбросах?

В шуме прибоя ль, в часы нападения,

Сердца земного в болезненных шумах —

К гибели зовы гремят в разрушении

В сердце хладеющем и рвущихся думах!

sub 84 /sub

sub /sub

От природы, от себя, от человека, от смерти — отделялся человек завесами. Одни были из пышной, толстой, златокованой парчи; они хорошо все закрывали и под их закрытием легко и прекрасно, покойно и прочно было жить: человек разодрал эти завесы, — и лишь клочья их, уже ничего не прикрывающие, висят на мировом шнурке; повешены были новые занавески, более тонкие, подвижные, переменные, но тоже прекрасные — завесы искусства, философии, — они также изорваны и прохудились от времени; висит теперь тонкая, из всех тончайшая, занавеска из бумаги, поминутно меняемая, слабая и шумная (шумная оттого, что из бумаги: шумит, пока не смокла от дождя) занавеска «науки» — и человек думает, что ею он прикрыт и прочно защищен от бездны, от страшной Паскалевой пустоты, от ледяной Эйнштейновой «относительности»… И в мыслях нет, что там, под ним, бездонный океан. Шумит еще не до конца смокшая бумажка, всем видная и приметная, — и радуются слепцы, напрасно ищущие, где дорога, «поверив чувств слепым поводырям»22.

22. VIII.

sub 86 /sub

sub /sub

Лермонтов — это перерванная радуга русской поэзии: дуга ее отрезана на первом чистом взлете, на светлом и вольном, но еще не полном, касании к небу23.

…Всем — даже поэтам (С. М. Соловьев) — виднее ее темно лиловый упор в землю, ее исход, чем ее восход — ее лазурный огонь касания к небу… А только в этом касании душа радуги.

sub 93 /sub

sub /sub

Попадья говорит с восторгом:

— Окрестности восхитительные: то — горка, то — местоположение; то — горка, то местоположение...

29.VIII. (Акгута. Попадья, вероятно, Кашинская).

sub 94 /sub

sub /sub

Я представляю себе, как Пушкин листует страницы современных журналов, как Лермонтов раскрывает на секунду стих Безыменского, как Ал. Иванов тихо проходит по залам современной картинной выставки, как Глинка в халате, одним ухом, в щель, слушает звуки Прокофьева и Мосолова, как Крылов слышит, как дети отвечают на уроке басни Демьяна Бедного… и я чувствую, с какою торопливостью спешат они уйти в свои тихие места, где нет стихов, картин и звуков, и с какою едкою усталостью спешат они смежить свои веки, чтобы ничего не видеть и тешить себя мыслью, что не продолжили их — стихи Безыменского и звуки Мосолова, а что после них — наступила благородная пустая тьма, — мир безо2бразный и беззвуковой.

29.VIII.

sub 95 /sub

sub /sub

Брожу по взгорьям в дни глухонемые

И окликаю никлую полынь —

И все ищу в узорочьи пустынь

Обрывки риз увядших Византии.

Прислушиваюсь к волнам Киммерии

И к подголоскам голубых твердынь

И мнится: ветры из сапфирных скрынь

Износят звоны плавкие Софии,

Несут, несут... И рушат в глубину,

Хоронят в зыбь с всемирною изменой —