Новый Мир ( № 12 2008)

В 1916 г. я напечатал 2-ю часть доклада под заглавием „О религии Лескова” в киевском журнале „Христианская Мысль” (IV. 16) (там туча опечаток).

В 1918 году какой-то издатель (уж не помню, кто) — предложил мне издать совершенно готовую 1-ю часть монографии. Я кое-что изменил в ней и сдал ему под заглавием „Весь в Россию”. Ничего из этого не вышло.

В 1925 году по случаю 30-летия смерти Лескова — М. А. Петровский предложил мне прочесть доклад о нем в Государственной Академии Художественных Наук, в секции русской литературы. Я прочел — как работал (писал) Лесков. „Прели” Пиксанов, Цявловский, был Кашин.

Этим кончается история моего „Лескова”.

Он имел в свое время исключительный успех. О нем говорили, как об открытии Лескова. Действительно, за много лет после Фаресова (1904) это было первое громкое слово о великом писателе. Я отдался с упоением работе над ним — но…

Он никогда не будет окончен и никогда не выйдет из стен моей комнаты».

(МДМД. Коллекция «Мемориальный архив». Фонд С. Н. Дурылина. КП-258/1.

Л. 48 — 48 об.)

И доклад Дурылина о Лескове, и монография с подзаголовком «Весь в Россию», найдены: Дурылин С. Н. О религиозном творчестве Н. С. Лескова. — «Христианская Мысль», 1916. Книга XI (ноябрь), стр. 73 — 86; Дурылин С. Н. Николай Семенович Лесков. Опыт характеристики личности и религиозного творчества (МДМД. Коллекция «Мемориальный архив». Фонд С. Н. Дурылина. КП-258/1. Л. 4 — 47. Машинопись

с рук. правкой Дурылина). См. также: РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 157, 158;

Дурылин С. Н. Н. С. Лесков. Личность, творчество, религия. Ч. I. Личность.

Ч. II. Творчество (МДМД. Коллекция «Мемориальный архив». Фонд С. Н. Дурылина.

КП-258/2. Машинопись с рук. правкой Дурылина). См. также: РГАЛИ. Ф. 2090.

Оп. 1. Ед. хр. 29. Тексты в настоящее время подготовлены к печати: монография вошла в состав 2-го тома. Собрания сочинений Дурылина, предполагаемого к выходу в 2010 году в издательстве «Русский путь»; «малый Лесков» — текст доклада — включен в состав сборника «Сергей Дурылин и его время. Тексты. Исследования. Библиография», выходящего в серии «Исследования по истории русской мысли» (изд-во «Модест Колеров»).

Занятия Дурылина Н. С. Лесковым не были прерваны и после ГАХНовского доклада. Из письма Дурылина С. Н. Работновой от 25 декабря <1930 года>:

«Собираюсь, как встану, переделать для печати и сократить давно написанную работу о Лескове. В будущем году исполнится 100 лет со дня его рождения. Когда-то я много над ним работал. Любите ли Вы его? Обычно его мало знают и оттого мало ценят. Для знакомства с истинным Лесковым я всегда советую прочесть „Очарованный странник”, „Запечатленный ангел”, „На краю света”, „Соборяне”, „Старые годы в селе Плодомасове”. Это все — тузо2вые вещи, как выражался Писемский (тоже забытый и тоже юбиляр: в будущем году 50-летие его смерти). Вообще, есть забытая русская литература, — и она не хуже и не бледнее той, которую обычно помнят».

(МДМД. Коллекция «Мемориальный архив». Фонд С. Н. Дурылина. КП-612/33.

Л. 9 — 10.)

26 Писемским — в машинописи очевидная опечатка, не исправленная автором: «Вяземским».

27 Дашковское собрание — коллекция документов, собранная в середине — конце XIX века известным собирателем В. А. Дашковым и включающая в себя, в числе прочих документов, личный фонд Николая Семеновича Лескова (ф. 220). Поступила в Рукописный отдел ИРЛИ (Пушкинского дома) в 1919 году.

28Терпигорев Сергей Николаевич (псевд. Атава; 1841 — 1895) — русский писатель, представитель натуральной школы. Ирония Н. С. Лескова оправдалась: Терпигорев пережил Лескова на четыре месяца.

Притча в военном камуфляже

Читательской судьбе романа Маканина “Асан”, вероятно, помешает довольно неприятная история с премией “Большая книга”. Когда писатель, за которого соперничают журналы и издательства, на самую денежную премию номинируется рукописью, неизбежен вопрос: зачем? Не успевает в список этого года? Что за беда — будет в следующем.

И тут уж не избежать едкой статьи Виктора Топорова, обнажающего кухню самой закрытой премии и упрекающего Маканина в том, что он согласился возглавить прошлогоднее жюри под полученное обещание самому стать лауреатом следующего года. Для чего и сочинил второпях “чрезвычайно холодное, чрезвычайно, до мелочей, скалькулированное, чрезвычайно идеологически правильное (с оглядкой и на Кремль, и на либералов, и на переводы на западные языки) — и вместе с тем чрезвычайно поверхностное, чрезвычайно скучное и чрезвычайно дурным (несуществующим, иначе говоря, просто-напросто мертвым) языком написанное сочинение” <http://www.vz.ru/columns/>.

Эти же упреки насчет премии повторяет и Игорь Шевелев в “Новой газете” (2008, 1 сентября), сам же роман, по его мнению, “настолько удачно лавирует между болевыми точками войны <…> настолько усреднен и конъюнктурен, а основные мотивы настолько высосаны из пальца, что главный вопрос, возникающий у читателя, „зачем это написано?” быстро сменяется следующим: „А о чем я только что прочитал?””. Дальше уже за дело принялась желтая пресса. До масштаба Маканина как писателя ей нет никакого дела, а привкус скандала всегда притягивает.

Не удостоившийся пристального критического анализа, роман оказался заранее осужденным. Разве что Андрей Немзер закончил свой краткий и безоценочный пересказ фабулы, из которого трудно даже понять, симпатизирует критик автору или нет, неожиданным и двусмысленным комплиментом: “Маканинский „Асан” — очень большая книга” (“Время новостей”, 2008, 1 сентября).

На мой взгляд, роман Маканина вовсе не холодный и не конъюнктурный. У романа есть удивительные провалы. Но есть и взлеты, на которые авторы посредственных и конъюнктурных произведений просто неспособны. Попробуем безжалостно описать одни и отдать должное другим.

Действие происходит в Чечне во время второй чеченской войны, в ретроспективных главах повествования затрагиваются и более ранние годы — приход к власти Дудаева, начало первой чеченской кампании в конце 1994-го. Как и в более раннем своем рассказе-притче “Кавказский пленный”, написанном еще до начала войны, Маканин играет с русской классикой. Героя зовут Жилин, точно так же, как толстовского офицера, угодившего в плен к горцам. Повествование ведется от первого лица: Жилин еще и рассказчик. Есть в романе и Костылин, приятель Жилина: он превращен в петербургского чеченца по фамилии Костыев: этот Костыев обладает загадочным чувством опасности. Строитель, как и Жилин, только гражданский; он каждый раз бежит из Чечни ровно за день до начала очередной войны.

Жилин же — офицер, хоть и строительных частей, бежать ему некуда, только приспосабливаться к войне. Он и приспосабливается. Сам Дудаев стал “повивальной бабкой” его торгашеского таланта. Это Дудаев подсказал складскому майоришке мысль построить дом на русской реке: “времяш”, оставленный сбежавшими штабными полковниками охранять склады, чтобы было на кого свалить вину за грабеж, и думать не думал о том, что будет после войны; ему бы выжить. Тот же Дудаев невольно подсказал и путь, как добыть средства для этой стройки: надо продавать то, что охраняешь (а Жилин был поставлен во главе армейских складов). Но развернулся Жилин лишь во время второй чеченской. Он не стал торговать оружием — слишком опасно. Он создал более скромный, но и более надежный бензиновый бизнес. Оказалось, что на этой войне слово “дам” ни военные, ни чеченцы не понимают. Они тут же начинают требовать еще больше и совать в ухо пистолет. “Но если я им говорил — да, я дам солярку, бензин, другое-третье, но ты заплати <…> оказывалось, что меня понимают и меня слышат”. Так Жилин стал брать себе каждую десятую бочку бензина с тех, кому он обязан был бензин доставлять бесплатно, а образовавшийся излишек стал продавать.

Если смотреть на маканинский “Асан” как на роман о чеченской войне, то на первый план неизбежно выйдет фабульная линия, в центре которой Жилин-складарь, Жилин-ловкач, оборотистый майор, умеющий на федеральном бензине денежку делать. От Жилина, по версии Маканина, зависят все: разбросанные по Чечне военные части федералов, боевики, которым он время от времени подкидывает несколько бочек бензина, чтобы они не перехватывали его товар, мирные чеченцы, которые не могут без жилинской солярки-мазута даже вспахать свои поля. Его уважают, его боятся, его почитают. “Только выйду в Грозном из машины, старик-чеченец стоит поблизости и ловит мой взгляд. Старики подходят. Прямо на улице. Просят горючее — Сашик, солярки мало-мало… А у них на носу, скажем, посевная!”. Жилин дает понемногу, чтоб самому не в тягость. “Что за бизнес без мелких связей”. Но все равно в глазах этих чеченских крестьян он сделался чем-то вроде бога. Недаром они называют его Асан: то ли сокращают имя-отчество Александр Сергеевич горской скороговоркой, то ли уподобляют Асану — древнему языческому божеству, которому, как объясняет увлекшийся древней историей Кавказа генерал Базанов, в древности поклонялись чеченцы.